Мишель Монтень - Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию [litres]

Имеются там пруды или маленькие водоемы с облицованными камнем краями, с многими высокими столпами над этой балюстрадой, на расстоянии примерно четырех шагов меж ними. С вершины этих столпов с большой силой бьет вода, но не вверх, а в сторону пруда. Отверстия, будучи таким образом повернуты внутрь и друг против друга, выбрасывают воду и разбрызгивают ее над этим прудом с такой силой, что эти водяные струи взаимно сталкиваются друг с другом в воздухе и производят над прудом плотный и непрерывный дождь. Солнечные лучи, падая туда сверху, порождают и в глубине этого пруда, и в воздухе, и вокруг того места столь естественную и столь заметную радугу, что о той, которую мы видели в небе, сказать уже нечего. Я нигде такого не видел. Под дворцом имеются большие, искусно сделанные полости и отдушины, откуда выходит холодный пар, очень освежая весь низ здания с его помещениями; эта его часть еще не полностью завершена. Я видел там многие великолепные статуи, а именно то ли спящую, то ли мертвую нимфу и небесную Палладу.

Адонис , который у епископа Аквинского; бронзовая Волчица и Мальчик, вынимающий заноз у с Капитолия; Лаокоон и Антиной из Бельведера; Комедия с Капитолия; сатир с виллы кардинала Сфорца [536]; и новой работы: Моисей в погребальной базилике Сан Пьетро in vincula; и прекрасная женщина у ног папы Павла III в новом соборе Св. Петра. Это статуи, которые мне больше всего понравились в Риме [537].

[Вилла] Пратолино, несомненно, построена из зависти к этому месту. В богатстве и красоте гротов бесконечно превосходит Флоренция; в изобилии воды – Феррара [538]; в разнообразии игр и приятных движений воды обе схожи, разве что Флорентийская имеет чуть больше миловидности в расположении и порядке всей совокупности места; Феррара – в античных статуях, а в дворцах – Флоренция; в местоположении, красоте окружающего пейзажа бесконечно превосходит Феррара, и я бы полностью высказался в пользу природы, если бы она не имела того крайнего несчастья, что все эти воды, кроме фонтана, который находится в маленьком саду на самом верху и виден из одного дворцового зала, извлечены исключительно из Тевероне, у которого он [539]похитил целый рукав и направил его в отдельный канал для своей надобности. Если бы это была чистая и пригодная для питья вода, а не такая, какая она есть – мутная и противная, это место было бы несравненным, а особенно его большой фонтан, самое красивое произведение ручной работы и более приятное для глаз, нежели все прочие постройки виллы, нежели любая другая вещь и в этом саду, и в других местах [540]. В Пратолино же, наоборот, вода для фонтана доставляется из большого далека. А Тевероне течет с гораздо более высоких гор, и поскольку местные жители пользуются им по своему желанию, пример многих лишившихся воды делает произведение этого кардинала менее восхитительным.

Я уехал оттуда на следующий день после обеда и миновал те обширные руины по правую руку от нашей обратной дороги, которые, как говорят, простираются на шесть миль и раньше были городом – так они тут называют proedium императора Адриана [541].

Есть по дороге из Тиволи в Рим ручей с сернистой водой, который ее пересекает [542]. Берега его русла побелели от серы, а запах от воды чувствуется более чем за пол-лье оттуда; в медицине ее не используют. В ручье находят маленькие, образованные этой водой шарики, настолько похожие на наши обсахаренные пилюли, что мало людей этим сходством не обманываются, а жители Тиволи делают из этого вещества всякого рода [настоящие пилюли], которых я купил две коробки за семь солей шесть денье.

В городе Тиволи имеются кое-какие древности, например, пара терм, которые выглядят очень древними, и остатки некоего храма, где еще сохранилось несколько целых колонн: про него говорят, что это был храм их былой Сивиллы. Тем не менее на карнизе этой церкви еще видны пять-шесть больших букв, а больше ничего не было написано, поскольку продолжение стены уцелело. Не знаю, имелись ли еще буквы перед этой оборванной надписью, но в том, что сохранилось, видно только: «Ce… Ellius L. F.» [543]. Понятия не имею, кто это может быть. К вечеру мы вернулись в Рим.

РИМ, пятнадцать миль. Я проделал все это возвращение в карете без какой-либо обычной неприятности [544].

Здесь придерживаются некоего правила, гораздо более курьезного, нежели где бы то ни было: поскольку они различают улицы, городские кварталы и даже части собственных домов по степени их влияния на здоровье, то меняют жилище в зависимости от времени года; и даже те, кто его арендует, держат два-три съемных дворца ценой очень больших издержек, чтобы переезжать по предписанию своих врачей в зависимости от сезона.

15 апреля я попрощался с магистром del sacro Palazzo [545]и его заместителем, которые попросили меня не обращать большого внимания на цензуру моих «Опытов», поскольку другие французы их уведомили, что в ней много глупостей; и они уверили меня, что ценят мои намерения, приверженность Церкви и мою честность, а также мою искренность и добросовестность, что они предоставляют мне самому убрать из моей книги, буде я захочу переиздать ее, то, что я сочту там слишком вольным, и среди прочего некстати подвернувшиеся слова [546]. Мне показалось, что они остались весьма довольны мной; и чтобы извиниться за то, что так курьезно оценили мою книгу и кое в чем осудили ее, они сослались на многие книги нашего времени, написанные кардиналами и другими духовными лицами весьма хорошей репутации, которые тоже подверглись цензуре из-за нескольких подобных несовершенств, которые ничуть не умалили ни репутации автора, ни произведения в целом. Меня попросили даже помочь Церкви моим красноречием (это их собственные любезные слова) и сделать своим жилищем этот мирный город, избавленный от смут и тревог. Это особы, располагающие большим влиянием, вполне способные стать кардиналами.

Мы ели артишоки, бобы и горох примерно до середины марта. В апреле в десять часов уже светло, и я думаю, что в более длинные дни – в девять [547].

В это время я свел знакомство, среди прочих, с ближайшим другом кардинала Озиуса, и он мне преподнес два экземпляра книжечки, которой почтил его кончину [548], исправив их собственной рукой.

Приятности проживания в этом городе увеличиваются более чем вдвое, когда ближе с ним познакомишься; я никогда прежде не наслаждался ни более умеренным для меня воздухом, ни более подходящим для моей комплекции.

18 апреля я отправился посмотреть на внутреннее убранство дворца синьора Джан Джорджо Чезарини, где имеются бесчисленные редкие древности, а именно подлинные бюсты Зенона, Посидония, Эврипида и Карнеада, на которых имеются очень древние греческие надписи. Есть там также портреты самых красивых из ныне живущих римских дам, а также синьоры Клелии-Фашии Фарнезе, его жены, которая не только самая миловидная, но и, без всякого сомнения, самая любезная женщина, которая была тогда в Риме, да и, насколько мне известно, в других местах тоже [549]. Он [синьор Чезарини] утверждает, что происходит из рода цезарей и по праву носит gonfalon [550]римской знати; он богат, и на его гербе изображена колонна с привязанным медведем, а над колонной – орел с распростертыми крыльями.