Мишель Монтень - Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию [litres]

В тот же день в церкви Святого Иоанна Латеранского вместо обычных исповедников, которые исполняют эту должность в большинстве церквей, там присутствовал монсеньор кардинал Сан Систо, сидя в углу и возлагая благословение длинной палочкой, которую держал в руке, на головы проходящих, и дам тоже, но улыбаясь и выражая бóльшую любезность на лице в зависимости от их знатности и красоты [499].

В среду Святой недели я посетил до обеда «семь церквей» [500]с г-ном де Фуа [501], положив на это примерно пять часов. Я не знаю, почему никто не возмущается, видя, как свободно обвиняют в грехе некоего общеизвестного прелата, поскольку в тот день в [церкви] Святого Иоанна Латеранского и в церкви Святого Иерусалимского Креста видел на очень заметном месте подробно написанную историю папы Сильвестра II – самую оскорбительную, какую только можно себе вообразить [502].

Я неоднократно объезжал город; по сухопутной стороне , от ворот дель Пополо до ворот Сан Паоло, это можно сделать за три-четыре добрых часа, пустив лошадь шагом, а заречную часть – самое большее за полтора часа [503].

Среди прочих удовольствий, которые Рим доставлял мне во время поста, были проповеди. Тут имеются превосходные проповедники, как тот раввин [отступник], который проповедует перед евреями в субботу после обеда в [церкви] Троицы. Там всегда присутствуют шестьдесят евреев, приходящих туда [504]. Это весьма знаменитый среди них ученый, и он побеждает их веру их же собственными доводами, а также доводами их раввинов и текстом Библии. В этой науке и в языках, которые этому служат, он превосходен. Был еще один проповедник, который проповедовал папе и кардиналам, называемый падре Толедо [505][по глубине познаний, по убедительности и способностям это редчайший человек]; другой – очень красноречивый и привлекающий многих слушателей, проповедует у иезуитов; однако этот при своем превосходном владении языком не лишен изрядного самодовольства; двое последних – иезуиты.

Просто поразительно, какое значение эта организация приобрела в христианском мире; и я полагаю, что никогда не было среди нас братства или корпорации, достигших таких высот; и какое влияние, наконец, приобретут они здесь, если их замыслы будут осуществляться и далее. Они и так владеют почти всем христианским миром: это питомник выдающихся людей всякой величины. Это тот из наших членов, который более всего угрожает еретикам нашего времени [506].

Одному здешнему проповеднику принадлежит острота: дескать, мы превращаем наши кареты в астролябии [507]. Самое распространенное занятие римлян – это прогуливаться по улицам; и обычно они выходят из дома, чтобы просто бродить от улицы к улице, не зная, где остановиться; и здесь имеются некоторые улицы, которые особенно годятся для этой надобности. По правде сказать, главная цель этого хождения – поглазеть на дам в окнах, а именно на куртизанок, которые демонстрируют себя их желанию с таким коварным искусством, что я часто восхищался тем, как они пленяют наши взоры [508]; и не раз, тотчас же спешившись и добившись, чтобы мне открыли, восхищался тем, насколько они выставляют себя более красивыми, чем есть на самом деле. Они умеют представить на обозрение самое приятное из того, чем располагают; показывают нам только верх лица, или низ, или бок, прикрываются или открываются так, что в окне не видно ни одной дурнушки. Каждый там обнажает голову и глубоко кланяется, чтобы получить мимоходом многозначительный взгляд. Стоит провести у них ночь за один экю или за четыре, и на следующий день можно ухаживать за ними прилюдно. Встречаются там и некоторые достойные дамы, но эти ведут себя иначе, и их довольно легко отличить по повадке. С коня лучше видно; но это годится скорее для плюгавых вроде меня или для молодых людей, гарцующих на служебных лошадях. Важные особы разъезжают только в каретах [509], а у самых беспутных в крыше экипажей прорезаны окошки, чтобы иметь больший обзор снизу вверх – вот что имел в виду проповедник, называя их астролябиями.

Утром в Великий четверг папа, как подобает верховному понтифику, торжественно поднялся на первый портик [собора] Святого Петра, на третий этаж, в сопровождении кардиналов, держа свечу в руке. Там соборный каноник, стоя с одного краю, громким голосом зачитал буллу на латыни, в которой отлучалось от церкви несметное множество людей, среди прочих гугеноты под их собственным названием и все государи, владеющие чем-либо из земель Церкви, над каковой статьей кардиналы де Медичи и Караффа, сопровождавшие папу, весьма громко смеялись [510]. Это чтение длилось добрых полтора часа, поскольку каждую статью, которую этот каноник зачитывал по латыни, кардинал Гонзага, стоявший с другого краю тоже с непокрытой головой, повторял по-итальянски. После чего папа бросил свою зажженную свечу вниз к народу, а кардинал Гонзага, либо поддерживая игру, либо по какой-то другой причине, бросил другую – потому что зажжено было три свечи. Обе упали в народ; внизу началась настоящая свалка, и те, кому достался кусок свечи, весьма крепко дрались кулаками и палками. Пока читалось это осуждение, перед папой с балюстрады сказанного портика свешивалось большое полотнище черной тафты. Когда отлучение завершилось, эту черную драпировку свернули, под ней обнаружилась другая, другого цвета; и папа тогда дал всем свое благословение.

В эти дни показывают Веронику , это темный и смутный лик в квадратной раме, как большое зеркало [511]; его показывают с церемонией с высоты налоя пяти-шести шагов ширины. На руках священника, который его держит, надеты красные перчатки, а двое-трое других священников его поддерживают. Не видно ничего – с таким великим рвением народ простирается ниц на полу, большинство со слезами на глазах и с криками сострадания. Одна женщина, про которую говорили, что она – spiritata [512], неистовствовала при виде этого лика, кричала, воздевала к нему и заламывала руки. А священники ходили кругом по этому налою, показывали лик народу то тут, то там; и при каждом движении те, кому его представляли, вскрикивали. Еще во время той же церемонии показывают железный наконечник копья в хрустальном сосуде. В тот день несколько раз устраивали этот показ при столь огромном стечении народа, что толпа простиралась весьма далеко за пределы церкви, насколько взгляд достигает налоя, прямо-таки небывалое столпотворение мужчин и женщин. Это настоящий папский двор: торжественность Рима и его главное величие состоит во внешних проявлениях набожности. Приятно видеть в эти дни столь бесконечный пыл народа в религии. У них имеется сто с лишним братств и не найдется ни одного знатного человека, не связанного с каким-нибудь из них; тут есть кое-какие даже для чужестранцев. Наши короли состоят в том, что называется Гонфалон. Эти особые общества устраивают многие действа для религиозного единения, в основном во время поста; но в этот день они прохаживаются ватагами, облаченные в полотно, причем каждая на свой лад – в белое, красное, голубое, зеленое, черное; у большинства лица закрыты.