Роки Каллен - До последнего вздоха

Потом ты улыбнулась и затушила сигарету о дверную раму. То, что ты улыбалась, вспоминая о стихийном бедствии, казалось странным.

– А… тебе это нравилось? – Ты посмотрела на меня. – Я это обожала. – Ты подтянула колени к подбородку. – В дни, когда бушевали ураганы, мы всем скопом собирались в гостиной и пели. Громко, а потом еще громче. Мы пели, пока дождь и ветер не переставали нагонять на нас страх, а когда наши голоса заглушали рев с улицы, нам казалось, что мы сильнее урагана.

Я улыбнулась тебе, но ты тут же моргнула и отвернулась. Твои губы заняли свое обычное положение, вернулся отсутствующий взгляд, и мне показалось, что ты меня не слышишь. Я решила молчать: мало ли, твоя улыбка вернется вдруг, она дико пуглива, и я смогу приманить ее, если буду сидеть тихо.

И тогда я попыталась вспомнить, как ты поешь, но не смогла. Обрывок песни, вылетевший из открытого окна машины, тихий мелодичный напев, услышанный в детстве, когда мы шли по улице, держась за руки. Но даже эти воспоминания были размытыми, и, как бы я ни старалась, я не могла вспомнить, как звучит твой голос.

Мы молча сидели на крыльце, пока ты не произнесла своим по-летнему сладким, но дрожащим голосом:

– Я давно не чувствовала себя сильной.

Ты не посмотрела на меня. Ты просто взяла меня за руку и сжала мою ладонь. Потом ты встала и молча ушла в дом.

В дом, который ни разу не слышал, как ты поешь.

Дом,

я смотрю на тебя снизу вверх. На твою потрескавшуюся краску, скрипучие ступени, разбитые стекла. Ты запрятал наши слезы в своих углах, забил их в свои щели. Наши шепотом произнесенные молитвы оставили пятна на твоих половицах. Ты ни разу не слышал песен, но ты слышал мой последний вздох.

Может, ты никогда не пытался запереть нас в себе, как в ловушке. Может, ты просто пытался держать нас вместе.

Отец,

дому не нужно было держать нас вместе до тех пор, пока не появился ты со своими грустными щенячьими глазами и кулаками. Пока ты не пришел с красивым словами и ласковыми объятиями. Ты обжигал, а потом залечивал наши раны. Ты был как смесь жгучего табаско и теплого яблочного сидра. И как только мы разбегались по нашим тихим комнатам, ты созывал нас своим громогласным голосом и крепко обнимал, словно позабыв, что этими самыми руками ты причинил нам боль.

Мы тебе врали. Своими улыбками и внемлющими взглядами. А еще своими маленькими секретами. Мама умоляла тебя позволить ей пойти на работу. Я ходила с ней в «Дикси», и менеджер сказал, что ей будут платить четырнадцать долларов тридцать пять центов в час. Она попросила, чтобы зарплату выдавали наличными. Когда мы вернулись домой, она сказала тебе, что будет зарабатывать восемь долларов в час. Я чуть не поправила ее, но она бросила на меня такой взгляд – не злобный, а исполненный тихой мольбой, – и я промолчала.

Ты ничего ей не ответил. А через несколько дней на нашей подъездной дорожке появился старенький минивэн. Он выглядел совсем как предыдущий. И двери у него тоже отличались по цвету от кузова. Это и был твой ответ. Твой жест любви и милосердия. Она могла пойти на работу.

В тот месяц мама перестала курить.

Мама,

ты долго смотришь на цветы, лежащие в центре обеденного стола. Отец оставил их там для тебя.

После ночных буйств, или драки, или пьяного избиения он всегда приносил тебе розы или маргаритки или что там еще в супермаркете ставили в ведерко с ценником $4,99. Мне нравился их цвет и то, как красиво падал солнечный свет на их деликатные лепестки. Ты всегда улыбалась. Всегда говорила «спасибо». Ты сразу же начинала суетиться вокруг букета: искала в шкафчике стеклянную вазу со сколотыми краями, подрезала стебельки под углом, добавляла в воду немного сахара.

Мне кажется, отец считал этот жест дешевым способом заставить тебя улыбаться. Но он никогда не замечал, как ты смотришь на цветы, когда он отворачивается. Ты разделывала курицу и разглядывала цветы, обреченные на скорую гибель, хмурила брови и отворачивалась к окну с выражением скорби в глазах. Именно так ты смотрела на них сейчас.

Как-то раз отец работал допоздна, и мы играли в поле за школой. Среди высокой травы проглядывали островки полевых цветов, и я помню, как наклонилась, чтобы сорвать несколько штук.

– Нет! – сказала ты, и твой голос прозвучал резко и внезапно, и я одернула руку. Ты заметила мою реакцию и смягчилась. – Нет, голубка. Не рви цветы.

– Почему?

Ты ответила не сразу, лишь жестом позвала меня сесть на траву рядом с тобой.

– Очень… эгоистично срывать что-то только потому, что ты хочешь забрать это себе. Цветы так быстро умирают.

– Но у многих стоят букеты…

Я посмотрела на цветы. Они покачивались в легких потоках ветра и танцевали в траве, невинные и ничего не подозревающие.

– Просто оставь их здесь, голубка. Мы можем посидеть с ними. Мы можем наслаждаться ими, даже если мы не заберем их домой.

И мы просто лежали на траве. Вдыхали теплый воздух и запах полевых цветов, смотрели на голубое небо и белую дымку облаков и держались за руки.

Ты оставляешь цветы на столе.

Сотрудник бюро ритуальных услуг,

мама не берет трубку, когда вы звоните, но я каждый день слышу ваш голос из сообщений на автоответчике.

Вы говорите радостным тоном и с такими легкими интонациями, словно речь идет вовсе не об умершей дочери. Мама собирается стереть ваше сообщение, но ваш голос взмывает вверх, превращаясь в монотонный напев. «Учительница из школы вашей дочери прислала букет лилий для похоронной церемонии. Цветы замечательные, и нам просто нужно…» Вы не называете меня по имени. Вы говорите так, будто на другом конце линии моя мама не дрожит при прослушивании вашего сообщения. Вы говорите, ничего не слыша в ответ, а мама тем временем рыщет по шкафчикам, находит стеклянную вазу со сколотыми краями и швыряет ее в стену.

Вы говорите, а мама падает на колени, подбирает и сжимает в кулаках осколки, чтобы из ладоней пошла кровь.

Когда вы прощаетесь, мама плачет.

Интересно, вспоминает ли она сейчас о голубом небе и полевых цветах.

Я ложусь на пол рядом с ней и смотрю в потрескавшийся потолок под звуки ее всхлипов.

Мама,

воспоминания дополняются и перемежаются, и я теряю равновесие. Вы с отцом сидите за обеденным столом. Я, как обычно, сижу в конце стола. Наблюдаю.

Просто смотрю. На твоем лице снова слишком много грима, как у клоуна. Ты сидишь за столом, а я чувствую, что чего-то не хватает, хотя и не могу понять, чего именно. Я изучаю макияж, жирный слой туши и подводки, волосы, идеально лежащие локонами вокруг твоего лица. Ни одной выбившейся волосинки.