Мартин Хайдеггер - О поэтах и поэзии: Гёльдерлин. Рильке. Тракль

Проспекты, не дающие теней,

Но шкиперу известны острова.

И вот, когда услышал я,

Что к нам ближайший –

Патмос,

То возжелал,

Чтобы к нему свернули мы,

Войдя в один из сумеречных гротов.

Ведь Патмос – то не Кипр,

Что так богат водою ключевой,

Или иной какой из островов,

Отнюдь не в роскоши бытует Патмос,

Хотя и рад гостям

В своих селеньях бедных,

И если, претерпев крушенье в море,

Иль родину оплакивая

Или друга,

Скорбит здесь чужеземец,

Внимают с состраданьем –

И Патмос, и его родные дети,

Все голоса его прекрасных рощ,

И там, где осыпается песок и лютнею поющей опадают

Слои пропаханной земли,

Все слушают его, с любовью отзываясь

На исповедь. Так когда-то здесь

Заботой окружали возлюбленного Богом

Того пророка, что в юности блаженной

Бродил здесь неразлучно

С Всевышнего любимым сыном, ибо

Любил же громовержец простоту

Апостола, и взгляд внимательный

Всенепременно заметил бы лик Божий,

Ведь в таинстве, когда вдруг претворялось вино домашнее,

Сидели они вместе в час общей трапезы;

И душой великою, в тихом предчувствии,

Смерть возвестил свою Господь и последнюю любовь,

Ибо всегда было недостаточно слов,

Говоримых им тогда о добре,

Чтобы развеять грусть,

Ибо он видел всю злобу мира.

Но всё во благо. И затем он умер. Многое

Можно было бы сказывать о том.

И о том, как уже в конце они увидели,

Сколь победительно он посмотрел на них,

Друзей того, кто радостнее всех,

Но горе поселилось в них, поскольку наступал закат,

Недоуменье наполняло их, ибо хотя великая решимость

Была в их душах, но они любили

Солнце жизни и не хотели расставаться

Ни с ликом Господа, ни с родиной своей.

То в них сидело как огонь в железе,

И тень любви шла в стороне от них.

И потому послал друзьям он Дух,

И, вероятно, дом их сотрясало, и божьи грозы

Раскатывались, грохоча до горизонта,

Над головами, полными предчувствий;

Погружены в задумчивость, в круг тесный

Сошлись герои смерти наконец,

Ведь он сейчас, прощаясь с ними,

Явился им еще раз.

И вот потух день солнца,

Царственный; божественно страдая,

Разбил себя сам скипетр, непреклонно

Лучи струящий,

Ибо он вернуться должен

Во время о́но. Позднее превратится в благо

Творенье человеков, что ныне искажено неверностью,

Превратится в радость в любящей ночи,

Храня в доверчивых, внимательных глазах

Всю бездну мудрости. Но продолжают зеленеть

В глубинах горных образы живые,

И все же жутко видеть, как повсюду

Живущих Бог рассеивает вечно.

И вот уже оставлен лик друзей,

И вдаль сквозь перевалы гор ушел один он,

Туда, где, дважды узнан, был одноголосен

Небесный дух; и не пророчеством то было,

Но в волосы вцепилось вестью сущей,

Когда, спеша далёко, Господь к ним обернулся

И заклинал их, остановясь,

Чтоб словно цепью золотой себя связали

И зло изобличали впредь,

За руки взявшись и храня друг друга.

Но как нам быть, коль умирает тот,

Кто красоты был сутью,

Что чудом в образе его была

И знаком небожительства,

И, став загадкой вечной друг для друга,

Себя в другом не могут постигать,

Живя совместно в памяти своей,

Когда не только песок уходит

Иль пастбища, но и захватываются

Храмы, когда развеивается

Слава и честь полубога и его близких,

И даже Всевышний отворачивает свой лик,

Когда не видно уже больше на небе бессмертного,

Равно и на зеленой Земле, как же тогда?

То сеятель идет, когда берет

Лопатою пшеницу

И взмахами широкими кидает над гумном,

Чтобы очистить, шелуха плевел – ему под ноги,

Но под конец ему дано зерно,

И вовсе не беда, что часть его теряется при этом,

И перед речью затихает звук живой,

Ибо творенье божье нашему подобно,

Всевышнему не нужно сразу всё.

И как плавильни нам дают железо,

Пылающую лаву – Этна,

Так мне бы стать настолько изобильным,

Чтоб образ сотворить и увидать Христа

Похожим на того, каким он был,

Но если б кто-то, сам себя пришпорив,

Стеная скорбно на пути своем, вдруг на меня напал,

Когда я безоружным был бы, так, чтоб, изумленный раб,

Я смог бы подражать божественному образцу, – тогда

Я гневными бы вдруг властителей небес увидел,

Не потому, чтобы я должен что-то был,

Но потому, что должен был учиться. Боги милосердны,

Но что им ненавистнее всего, покуда властвуют,

Так это ложь и фальшь, хотя и человечность меж людьми

Не стоит большего. Впрочем, управляют не они,

Бессмертная судьба – вот правит кто,

И превращает их творения собою

И, поспешая, движет всё к концу.

Когда восход начнется триумфальный неба,

Подобный солнцу будет назван

Сын Вседержителя всей мощью ликованья

Слова библейского, и это пенья посох,

Кивок нам сверху,

Ведь Ничто – всеобще. Мертвых

Он воскрешает, тех, кого еще

Не уловила косность. Но многие

Застенчивых тех ожидают глаз,

Чтоб свет увидеть. Не хотят

Цвести на острых стрелах,

Хотя впрок мужеству узда златая.

Но если

С отекших век

Забывши мир,

Светясь укромно, нисходит сила

Писания Святого, мощь радости блаженной

От этой милости

Взор учит кротости.

И если небожители ко мне

Сегодня благосклонны, так кажется,

То сколь же больше Ты любим,

Ибо я знаю лишь Единое,

Что вечной волею Отца

В фаворе более Тебя.

Тихо знаменье его на небе, где грозы.

И Одинокий под ним стоит

Всю свою жизнь. Ибо Христос еще жив.

И это герои, его сыновья,

На землю явились и священные тексты его

И его светоч молнийный и деянья земные толкуют

В страстных спорах по сей день.

И потому он всегда здесь. Ибо творенья его

Известны ему искони.

Но уже слишком давно

Небожителей слава невидима.

Ибо перстами почти

За собою вести им приходится нас, и о стыд:

Неизвестная сила отнимает наши сердца.

Ибо ждут небожители жертвы от каждого сердца,

Если ж упустит какое жертву принесть –

Не дождется добра.

Все мы служки матушки нашей Земли,

Еще недавно совсем поклонялись мы солнца сиянью,

В неведеньи, но Отец покрывает любовию всё,

Чем управляет,

Но ничто не сравнится в величии с тем, что возделано

Силою слога, когда он толкует во благо само бытие.

Что и наследует наша германская песнь.

Воспоминание

Дует норд-ост,

Мой любимейший меж ветрами,

Предвещая духа полёт

И плаванье доброе кораблям.

Так отправься же

И навести прекрасную Гаронну

И сады Бордо

Там, где на изящно очерченном берегу

Вьется тропинка, а в реку

Падает далеко вниз ручей, а с берегов