Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Давно? Всего несколько дней.

– Не несколько дней. Больше года. Это достаточно долгий срок.

– Почему больше года? Детские годы не в счет. Они давным-давно в прошлом.

– Я их не считаю. Но мне дали около трех недель отпуска за два года на фронте. Я здесь почти две недели. Что соответствует примерно пятнадцати месяцам на фронте. Выходит, я знаю тебя приблизительно год, что равнозначно почти двум неделям отпуска.

Элизабет открыла глаза.

– Об этом я не думала.

– Я тоже. Мне только недавно пришло в голову.

– Когда?

– Только что, когда ты спала. Под дождь в темноте много чего приходит в голову.

– Для этого непременно нужны дождь и темнота?

– Нет. Просто думаешь иначе.

– Тебе еще что-нибудь пришло в голову?

– Да. Я думал о том, как чудесно, что руки и ноги можно использовать для чего-то другого, не только для стрельбы и бросания гранат.

Она посмотрела на него.

– Почему ты не сказал мне этого сегодня днем?

– Днем такого не скажешь.

– Это куда лучше, чем рассуждать о ежемесячной ренте и ссудах для новобрачных.

Гребер поднял голову.

– Это ведь то же самое. Только другими словами.

Она пробормотала что-то невразумительное. Потом сказала:

– Слова порой очень важны. По крайней мере, в таких случаях.

– Я к ним не привык. Но все же найду еще какие-нибудь. Мне просто нужно немножко времени.

– Время. – Элизабет вздохнула. – У нас его так мало, верно?

– Да. Вчера его было еще много. А завтра мы будем думать, что и сегодня его было много.

Гребер умолк. Элизабет положила голову ему на плечо. Волосы ее темной волной сплывали на белесую подушку, тени дождя скользили по лицу.

– Ты хочешь жениться на мне, – тихонько пробормотала она. – Ты вообще уверен, что любишь меня?

– Откуда нам знать? Разве для этого не нужно больше времени и близости?

– Вероятно. Но почему ты тогда хочешь на мне жениться?

– Потому что уже не представляю себе жизни без тебя.

Элизабет помолчала. Потом спросила:

– Как по-твоему, то, что случилось у тебя со мной, могло бы случиться и с другой?

Гребер смотрел на реющую серую занавесь, которую дождь ткал за окном.

– Вероятно, у меня могло так случиться и с другой, – сказал он. – Кто знает? Но сейчас, когда это случилось с нами, я уже не представляю себе, чтобы такое могло у меня случиться с другой.

Элизабет шевельнула головой у него на плече.

– Ты извлек урок. Говоришь не как днем. Правда, уже настала ночь. По-твоему, я всю жизнь с тобой должна ждать, когда настанет ночь?

– Нет. Я научусь. А пока не стану больше говорить о ежемесячных выплатах.

– Но тем не менее мы не станем ими пренебрегать, да?

– Чем?

– Выплатами.

На миг Гребер задержал дыхание. Потом спросил:

– Значит, ты согласна?

– Раз уж мы знакомы больше года, то, в общем, должны. Вдобавок всегда можно развестись. Или?

– Нет.

Она прижалась к нему и опять уснула. Он еще долго лежал без сна, прислушиваясь к дождю. И вдруг осознал многое, что хотел ей сказать.

– Бери что хочешь, Эрнст, – сказал за дверью Биндинг. – Будь как дома.

– Ладно, Альфонс.

Гребер вытянулся в ванне. Военная форма лежала на стуле в углу, серо-зеленая и невзрачная, как старые лохмотья, рядом висел синий штатский костюм, который ему организовал Ройтер.

Ванная у Биндинга была просторная, выложенная зеленой плиткой и сверкающая фарфором и никелем, – рай по сравнению с душевыми лейками и провонявшими дезинфекцией кабинками казармы. Мыло еще из Франции, банные простыни и полотенца лежат высокими стопками, водопроводные трубы никогда не страдали от бомбежек, а горячей воды – хоть залейся. Даже соль для ванны есть – большой флакон с аметистовыми кристаллами.

Гребер бездумно и расслабленно лежал в воде, наслаждаясь счастьем тепла. Он давно усвоил, что лишь простые вещи не разочаровывают никогда – тепло, вода, кров, хлеб, тишина и доверие к собственному телу, и ему хотелось провести остаток отпуска вот так – без особых размышлений, расслабленно и счастливо, насколько это возможно. Ройтер прав, много времени пройдет, пока снова получишь отпуск. Он отодвинул стул с формой, взял горсть соли для ванны и с наслаждением высыпал ее в воду. Горсть роскоши, а тем самым и мирного покоя, каким были и белые скатерти на столах в «Германии», и вино и деликатесы вечеров с Элизабет.

Он обсушился и не спеша начал одеваться. После тяжелой армейской амуниции штатские вещи казались легкими и тонкими. Ощущение такое, будто он в одном белье, хотя полностью оделся, так непривычно было без сапог, ремня, портупеи и оружия. Он глянул в зеркало и едва узнал себя. На него с удивлением смотрел простодушный, зеленый юнец – встреть он такого на фронте, не принял бы его всерьез.

– Вид у тебя как у мальчишки-конфирманта, – сказал Альфонс. – Не как у солдата. В чем дело? Ты решил жениться?

– Да, – удивленно ответил Гребер. – Как ты догадался?

Альфонс рассмеялся.

– По твоему виду. Ты выглядишь по-другому. Не как пес, разыскивающий кость, которую забыл куда спрятал. Ты правда решил жениться?

– Да.

– Но, Эрнст! Ты хорошо подумал?

– Нет.

Биндинг ошеломленно глянул на него.

– У меня уже много лет не было времени о чем-нибудь хорошенько подумать, – сказал Гребер.

Альфонс ухмыльнулся. Потом поднял голову, втянул носом воздух.

– Чем… – Он снова принюхался. – Это от тебя, Эрнст? Черт, соль для ванны! Ты ее использовал? Пахнешь как целая клумба фиалок.

Гребер понюхал свою руку.

– Я ничего не чую.

– Ты нет, а я чую. Пусть выветрится. Коварная штука. Кто-то приволок мне из Парижа. Сперва почти что не пахнет, а потом благоухаешь, как цветущий куст. Надо задавить его добрым коньячком. – Биндинг принес бутылку и два стакана. – Твое здоровье, Эрнст! Женишься, значит! От души поздравляю! Я-то был и останусь холостяком. Кстати, я знаю твою будущую жену?

– Нет. – Гребер выпил коньяк. Он злился на себя, что проговорился, но Альфонс застал его врасплох.

– Давай еще по одной, Эрнст! Женишься не каждый день!

– Ладно.

Биндинг отставил стакан. Он слегка расчувствовался.

– Если нужна помощь… ты знаешь, на Альфонса всегда можно рассчитывать.

– Какая помощь? Тут все очень просто.

– Для тебя да. Ты солдат, тебе никаких других документов не надо.

– Ей тоже. Это ведь военное бракосочетание.

– Твоей невесте, по-моему, понадобятся все обычные бумаги. Ну да ты увидишь. Если затянется, всегда можно посодействовать. У нас есть добрые друзья в гестапо.

– В гестапо? А какое отношение гестапо имеет к солдатской женитьбе? Их это совершенно не касается.

Альфонс самодовольно рассмеялся.

– Эрнст, гестапо все касается! Ты солдат и многого не знаешь. Да тебе и незачем беспокоиться. Ты ведь женишься не на еврейке и не на коммунистке. Однако справки, вероятно, все равно наведут. Рутина, ничего не попишешь.