Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Царица небесная, матерь всех скорбящих, сладкая кровь Христова, помоги Клерфэ, и Фрижерио, и…

На выходе она обернулась. Жены Марчетти и еще двоих пилотов уже сидели на изготовку с секундомерами и блокнотами в руках. «Не надо бы мне его бросать», – подумала она и помахала ему рукой. Клерфэ в ответ рассмеялся и вскинул кулак. Он вдруг помолодел на глазах.

– Святые угодники, пусть резина у супостатов горит вдвое быстрее нашей, – продолжал молить капитан и вдруг изменившимся голосом вскричал:

– На старт! Всем посторонним немедленно выйти!

Двадцать машин приняли старт. На первом круге Клерфэ оказался восьмым – у него и стартовая позиция была не из лучших, а он еще и замешкался чуток. Он сел на хвост к Микотти, зная, что уж тот-то наверняка будет атаковать. Фрижерио, Монти и Сакетти шли впереди, Марчетти лидировал.

На четвертом круге, на прямом участке, что подъемом взлетает к казино, Микотти выстрелил и, рванув во всю мощь, обошел Сакетти. Клерфэ, буквально прилипнув к Микотти, в последний миг тоже успел прошмыгнуть под носом у Сакетти прямо перед въездом в туннель. Выскочив из туннеля, он увидел, что Микотти задымил и теряет скорость. Он обогнал его и начал подбираться к Монти. Миновав три следующих круга, на шпильке у газгольдера он наконец его настиг и терьером повис у него на хвосте.

«Еще каких-нибудь девяносто два круга и семнадцать машин», – прикинул он в уме, завидев у боксов рядом с Микотти еще одного сошедшего конкурента. Капитан отсигналил ему, чтобы покамест вперед не рвался; должно быть, Фрижерио и Марчетти, которые, всем известно, друг друга недолюбливают, наплевав на интересы фирмы и командную дисциплину, затеяли рубку между собой, вот капитан и решил попридержать Клерфэ и Майера-3 в засаде на тот случай, если лидеры в запале побьются.

С трибуны Лилиан видела одно и то же: раз в две минуты мимо проносится рычащая автомобильная стая. Стоило, проводив машины глазами, ненадолго отвлечься, как они уже снова с грохотом мчались мимо, почти в неизменном порядке, лишь изредка меняясь местами, словно и не уезжали никуда. Казалось, кто-то снова и снова перетряхивает стеклышки в гигантском калейдоскопе. «Как они успевают круги считать?» – изумилась про себя Лилиан, но тут же вспомнила вечно взмокшего от волнения капитана с его мольбами, руганью, проклятиями, – это он подает гонщикам таинственные сигналы, размахивая флагами, показывая таблички с цифрами.

После сорока кругов она собралась уходить. Ей захотелось собрать вещи и уехать немедленно, сейчас же, пока гонка не кончилась. Вытерпеть еще шестьдесят оборотов этой однообразной, едва меняющейся карусели казалось ей столь же бессмысленной потерей времени, как невыносимо долгие часы перед отъездом из санатория. В сумочке у нее уже лежит билет до Цюриха. Купила рано утром, пока Клерфэ еще раз объезжал трассу. Билет был на послезавтра, когда Клерфэ должен улететь в Рим. Сказал, что через два дня вернется. Его самолет летит утром, ее поезд отходит вечером. «Удираю как воришка, – подумалось ей, – как предательница. – Так же, как я и от Бориса хотела удрать. С ним, правда, все-таки пришлось объясниться, а толку что? Что толку, когда все слова не те, и в каждом ложь, потому что говорить правду бессмысленно и жестоко, но в итоге все равно остаются только горечь и отчаяние, что иначе нельзя было, и последние воспоминания омрачены ссорой, непониманием, ненавистью». Она поискала в сумочке конвертик с билетом. Нашла не сразу, даже испугалась, что потеряла. Но этот секундный испуг только укрепил ее решимость. Даже на теплом солнышке ее познабливало. «У меня жар», – подумала она и тут же взрогнула от мощного рева трибун. Внизу, мимо голубого, будто игрушечного порта с белыми яхтами, на палубах которых тоже толпились люди, проносился пелетон, и одна из игрушечных машинок только что шустро протиснулась мимо другой.

– Клерфэ! – ликовала толстуха рядом с ней, в восторге хлопая себя программкой по толстым ляжкам, выпирающим из-под полотняного платья. – The son of a gun made it! 24 24 Ах ты сукин сын! (англ.)

Еще через час гонки Клерфэ продрался уже на второе место. Теперь он с холодной беспощадностью преследовал Марчетти. Обгонять еще рано – успеется после восьмидесятого круга, а то и после девяностого, – сейчас главное его затравить, чтобы занервничал, а значит, держаться за ним плотно, метрах в двух, не отставая. Нет, он не станет зря газовать, мотор жечь, пусть Марчетти это делает, и он один раз уже попытался, рванул, и с движком вроде ничего не случилось, но Клерфэ чувствовал – он потому и задергался, что оторваться не получилось. Теперь Марчетти и на поворотах, и даже на прямых, чуть что, бросал машину вправо-влево, лишь бы его не пропустить, а Клерфэ пару раз вроде даже попытался на обгон выйти, но только для виду, чтобы Марчетти еще зорче за ним следил, а не за дорогой, глядишь, на чем и проколется.

Пелетон они на круг обошли, а некоторых круговых уже по нескольку раз обгоняли. Взмокший капитан махал флагами, показывал таблички. Он требовал, чтобы Клерфэ успокоился, не обгонял, ведь Марчетти из их же конюшни, достаточно того, что Фрижерио с ним сцепился, шину повредил и в итоге отстает теперь от Клерфэ почти на минуту, еще пять машин вперед пропустив. За Клерфэ, однако, шел Монти, но на хвост ему пока еще не сел. Впрочем, если что, Монти-то он легко стряхнет, на поворотах-шпильках, которые он куда лучше Монти проходит.

Они снова проскочили боксы. Клерфэ видел: капитан, взывая ко всем святым, ему лично в ярости грозит кулаками, требуя не поджимать Марчетти. Марчетти, проезжая, успел знаками гневно потребовать, чтобы Клерфэ от него отвязался. Клерфэ кивнул и вроде даже поотстал, но только на корпус, не больше. Он выиграет эту гонку, не важно, хочет того капитан или нет. Ему нужны эти призовые, да он вдобавок еще и на тотализаторе на самого себя поставил, зря, что ли? «Мне нужны эти деньги! – думал он. – На будущее. На дом. На нашу с Лилиан жизнь». Неудачный старт его, конечно, малость подвел, но он знает, что выиграет, и странное спокойствие в себе ощущает, когда ты и сосредоточен, и в то же время расслаблен, от этого и твердое знание, что ничего, ничего с тобой не случится. Ему ведомо это чувство, что-то вроде ясновидения, когда никаких сомнений, никаких колебаний, ни малейшей неуверенности в себе. Раньше, по молодости, такое с ним часто бывало, но в последние годы как-то не особенно. Зато сейчас вот они, драгоценные мгновения чистого, ничем не омраченного счастья.

Пройдя поворот, он вдруг увидел: машину Марчетти занесло, разворачивает, тащит поперек дороги, и сразу удар, скрежет раздираемого металла. Увидел черную маслянистую лужу, стремительно, широко расползающуюся по асфальту, и две круговых машины, уже успевшие, потанцевав на этой луже, друг в дружку врезаться, а дальше, словно в замедленной киносъемке, он увидел, как машина Марчетти, взлетев и переворачиваясь в воздухе, грохается на полотно, а он уже всей сотней своих распахнутых глаз искал, искал хоть какую-то брешь в этом завале развернутых, побитых машин, но просвета не было, все летело навстречу, стремительно расширяясь, но не оставляя лазейки, страшно не было, он просто пытался уйти от лобового удара, поставить машину боком или наискось, помня, что надо бы еще вовремя отпустить руль, но руки не успевали, он уже летел, взлетал, не ощущая собственной тяжести, и тут же удар в грудь, и в лицо, и мир рассыпался на тысячу звенящих осколков, в последнюю секунду мелькнуло белое от ужаса лицо стюарда, но тут, словно гигантской кувалдой, его настиг страшный удар сзади, и с грохотом нахлынула чернота, и больше уже ничего.