Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне [litres]

«Это совсем другое дело», – буркнул Георг.

«Для Георга и его партийцев всегда другое дело, когда они делают то же, что и другие, – саркастически заметила Хелен. – Когда сажают в тюрьму или убивают людей, думающих иначе, чем они, они тем самым защищают свободу Германии; когда отправили тебя в концлагерь, они защищали поруганную честь своего отечества… не так ли, Георг?»

«Именно так!»

«Вдобавок он всегда прав, – продолжала Хелен. – Никогда не сомневается и не испытывает угрызений совести. И всегда стоит на правильной стороне, на стороне власти. Он такой же, как его фюрер, – самый миролюбивый человек на свете, если только другие поступают так, как он считает правильным. Спокойствие нарушают всегда другие. Верно, Георг?»

«Мы-то тут при чем?»

«Ни при чем, – сказала Хелен. – И при всем. Неужели ты не понимаешь, как ты здесь смешон, ты, столп несговорчивости в этом терпимом городе? Даже в штатском ты все еще в сапогах, чтобы растаптывать других. Но здесь у тебя нет власти, пока что нет! Здесь ты не можешь записать меня в свой воняющий потом, колченогий партийный «Фрауэншафт»! Здесь ты не можешь следить за мной, как за пленницей! Здесь я могу дышать и хочу дышать!»

«У тебя немецкий паспорт! Будет война. Тебя посадят за решетку».

«Пока нет! И лучше уж здесь, чем у вас! Вам ведь тоже придется засадить меня за решетку! Я же не стану ходить как немая, вновь вдохнув здесь сладкий воздух свободы и сбежав от вас, от ваших казарм, инкубаториев и бесконечной шумихи!»

Я встал. Не хотел, чтобы она раскрывала себя перед этим неотесанным нацистом, который никогда ее не понимал. «Это он виноват! – выкрикнул Георг, – космополит окаянный! Он тебя испортил! Погоди, парень, мы еще с тобой поквитаемся!»

Он тоже встал. Ему бы ничего не стоило сбить меня с ног. Он был значительно сильнее, а моя правая рука плохо двигалась в локте после национального воспитания в концлагере. «Не трогай его!» – очень тихо сказала Хелен.

«Ты должна защищать этого труса? – спросил Георг. – Он сам не в состоянии?»

Шварц повернулся ко мне:

– Странное дело с этим физическим превосходством. Ведь ничего примитивнее просто быть не может, и ничего общего с мужеством и мужественностью оно не имеет. Револьвер в руках калеки может его уничтожить. Это ведь всего лишь фунты и мускулы, и только… но тем не менее, столкнувшись с их жестокостью, испытываешь унижение. Каждому известно, что подлинное мужество начинается не здесь и что вызывающе наглая гора мускулов может самым жалким образом спасовать… и все же мы ищем неловкие объяснения и ненужные оправдания и ужасно себя чувствуем, не желая, чтобы нас избили до смерти. Разве не так?

– Бессмысленно, но оттого особенно обидно, – кивнул я.

– Я бы отбился, – сказал Шварц. – Конечно же, отбился!

Я поднял руку.

– Господин Шварц, зачем? Мне объяснений не требуется.

Он слабо улыбнулся:

– Верно. Видите, насколько глубоко это сидит, раз я даже сейчас пытаюсь объяснять? Как рыболовный крючок в плоти. Когда же кончается мужское тщеславие?

– Что случилось дальше? – спросил я. – До драки дошло?

– Нет. Хелен неожиданно расхохоталась. «Ты посмотри на этого дурня! – сказала она мне. – Он воображает, что, если поколотит тебя, я так разочаруюсь в твоей мужественности, что покорно вернусь с ним в страну однобокого кулачного права. – Она повернулась к Георгу. – Ты, с твоей болтовней о мужестве и трусости! Вот у него… – она указала на меня, – мужества куда больше, чем ты способен себе представить! Он приехал за мной. Ради меня вернулся и увез меня с собой».

«Что? – Георг вылупил на меня глаза. – В Германию?»

Хелен опомнилась. «Какая разница. Я здесь и никуда отсюда не поеду».

«Вернулся? За тобой? – переспросил Георг. – Кто ему помогал?»

«Никто, – ответила Хелен. – У тебя небось руки чешутся по-быстрому арестовать кого-нибудь?»

Никогда я не видел ее такой. Она была настолько переполнена сопротивлением, отвращением, ненавистью и жарким триумфом спасения, что вся дрожала. Меня обуревали сходные чувства, но неожиданно ослепительной молнией мелькнула и иная мысль – о мести. Здесь Георг не имел власти! Не мог свистнуть своему гестапо. Был один.

Эта мысль повергла меня в такое смятение, что я не знал, что мне сейчас делать. Драться я не мог и не хотел, но очень хотел истребить эту тварь передо мною. Навсегда стереть с лица земли. Чтобы истребить воплощение зла, приговора не требуется, – вот так для меня обстояло с Георгом. Уничтожить его – не просто месть, но еще и спасение десятков неведомых будущих жертв. Не задумываясь, я шагнул к двери. Удивился, что меня не шатает. Надо побыть одному. Надо подумать. Хелен пристально смотрела на меня. Не говоря ни слова. Георг смерил меня презрительным взглядом и опять сел. «Наконец-то!» – буркнул он, когда дверь за мной закрылась.

Я спускался по лестнице. Пахло обедом, рыбой. На площадке стоял итальянский сундук. Сколько раз я проходил мимо него, не замечая. Теперь же внимательно присмотрелся к резьбе, словно вздумал купить его. Как лунатик, пошел дальше. На третьем этаже одна из дверей была открыта. Комната покрашена в светло-зеленый, окна распахнуты, горничная переворачивала матрас. Странно, чего только не видишь, полагая, что от волнения не видишь ничего!

Я постучал к знакомому, жившему на втором этаже. Звали его Фишер, и как-то раз он показывал мне револьвер, которым обзавелся, чтобы мало-мальски примириться со своим существованием. Оружие дарило ему иллюзию, будто он добровольно ведет скудную и унылую жизнь эмигранта, поскольку может когда угодно ее оборвать.

Фишера я не застал, но комнату он не запер. Ему было нечего скрывать. Я вошел, хотел подождать его. Вообще-то сам толком не знал, что мне вправду нужно, хотя и понимал, что должен позаимствовать у него револьвер. Убивать Георга в гостинице бессмысленно, это ясно; я бы навлек опасность на Хелен, на себя и на других здешних эмигрантов. Я сел на стул, попробовал успокоиться. Безуспешно. Сидел и смотрел в пространство перед собой.

Как вдруг запела канарейка. В проволочной клетке между окнами. Раньше я ее не замечал и потому испугался, будто меня кто ударил. И сразу после этого вошла Хелен.

«Что ты здесь делаешь?» – спросила она.

«Ничего. Где Георг?»

«Ушел».

Я не знал, как долго пробыл в комнате Фишера. Мне казалось, совсем недолго. «Он вернется?» – спросил я.

«Не знаю. Он упрямый. Почему ты ушел? Чтобы оставить нас одних?»

«Нет, – ответил я. – Не поэтому, Хелен. Мне просто вдруг стало невмоготу видеть его».

Она стояла в дверях, смотрела на меня: «Ты меня ненавидишь?»

«Я? Тебя? – Я был изумлен до глубины души. – Почему?»

«Я вдруг подумала, когда Георг ушел. Если б ты не женился на мне, с тобой ничего бы не случилось».