Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

Из «Шехерезады» выходили официанты. Всю ночь они изображали гордых кавказцев в красных черкесках и высоких мягких сапожках. Теперь это были всего лишь усталые люди в штатском. Сами стесняясь своего будничного платья, они вышмыгивали из дверей почти украдкой и спешили поскорее уйти. Последним вышел Морозов.

– Куда? – спросил он.

– Да я сегодня уже всюду был.

– Тогда пошли в гостиницу, сыграем в шахматы.

– Что?

– В шахматы, говорю. Игра такая есть, деревянными фигурами. И отвлекает, и помогает сосредоточиться.

– Ладно, – согласился Равич. – Почему бы и нет?

Он проснулся и сразу почувствовал: Жоан в комнате. Было еще темно, он ее не видел, но точно знал – она здесь. Комната стала иной, окно, воздух, он сам – все стало иным.

– Брось дурить, – сказал он. – Зажги свет и иди сюда.

Она не шелохнулась. Даже дыхания не слышно.

– Жоан, – сказал он, – ты же не в прятки играть пришла.

– Нет, – ответила она тихо.

– Тогда иди сюда.

– Ты знал, что я приду?

– Нет.

– У тебя дверь была открыта.

– Она у меня почти всегда открыта.

Она помолчала.

– Я думала, тебя еще нет, – продолжила она. – Хотела только… думала, ты еще где-нибудь сидишь и пьешь.

– Я и хотел. Но вместо этого в шахматы играл.

– Что?

– В шахматы. С Морозовым. Внизу, у нас в подвале, там как в аквариуме, только без воды.

– Шахматы? – Она вышла из своего угла. – Шахматы! Это же… Как можно играть в шахматы, когда…

– Я тоже так думал, но вполне. И очень неплохо. Одну партию даже выиграл.

– Такого бесчувственного, такого бессердечного…

– Жоан, – сказал Равич, – давай без сцен. Обожаю мелодраму. Но только не сегодня.

– Никакая это не сцена. Я просто до смерти несчастна, вот и все.

– Отлично. Тогда тем более не надо. Сцены хороши, когда человек несчастен не до смерти. Один мой знакомый, когда у него умерла жена, до самых похорон заперся у себя в комнате и решал шахматные задачи. Его тоже посчитали бессердечным, но я-то знаю, что он свою жену любил больше всего на свете. Просто он не знал, как ему быть. Вот и решал шахматные задачи день и ночь, лишь бы не думать о своем горе.

Жоан уже стояла посередине комнаты.

– Так ты с горя в шахматы играл?

– Нет. Говорю же тебе – это был не я, другой человек. Когда ты пришла, я вообще спал.

– Да, ты спал! Как ты можешь спать!

Равич сел в кровати.

– Я знавал еще одного человека, который тоже потерял жену. Так он бухнулся в кровать и проспал двое суток кряду. Теща его была вне себя от негодования. Она не понимала: в безутешном горе человек способен делать самые несуразные вещи. Даже смешно, но как раз на случаи несчастья людьми разработан самый строгий, то бишь самый дурацкий этикет. Застань ты меня здесь пьяным в доску – и приличия были бы соблюдены. Но то, что я играл в шахматы, а потом улегся спать, вовсе не означает, что я чурбан бесчувственный. Я понятно объясняю или нет?

Грохот и звон сотрясли комнату. Это Жоан шарахнула об пол вазу.

– Отлично, – заметил Равич. – Мне эта уродина давно глаза мозолила. Смотри только, не поранься об осколки.

Она отшвырнула осколки ногой.

– Равич, – сказала она, – зачем ты так?

– М-да, – отозвался он. – В самом деле, зачем? Наверно, чтобы собраться с духом, Жоан. Разве не заметно?

Она порывисто повернулась к нему всем лицом.

– Похоже на то. Только у тебя никогда ничего не поймешь.

Осторожно ступая среди осколков, она подошла к нему и присела на кровать. Теперь, в ранних сумерках утра, он хорошо видел ее лицо. И изумился: в нем не было и тени усталости. Молодое, ясное, просветленное лицо. На ней был элегантный плащ, которого он прежде у нее не видел, и платье уже другое, не то, в котором она была в «Клош д’Ор».

– Я думала, Равич, ты уже не вернешься, – сказала она.

– Все затянулось. Я просто не мог приехать раньше.

– Почему ты не написал ни разу?

– А это бы что-то изменило?

Она отвела глаза.

– Так было бы лучше.

– Лучше было бы мне вовсе не возвращаться. Но нет для меня другой страны… и другого города нет. Швейцария маленькая, там все как на ладони. А дальше везде фашисты.

– Но здесь… ведь полиция…

– У здешней полиции ровно столько же шансов меня сцапать, сколько и прежде, ни больше ни меньше. В прошлый раз это была, считай, глупая случайность. Даже вспоминать не стоит.

Он потянулся за сигаретами. Пачка лежала на столе возле кровати. Это был вполне удобный, средних размеров стол, на котором умещались и сигареты, и книги, и еще много всякой всячины. Хлипкие сооружения из полочек искусственного мрамора, этакую уродливую помесь этажерки и табуретки, которые принято ставить в гостиницах под видом ночного столика, Равич ненавидел от всей души.

– Дай и мне сигарету, – попросила Жоан.

– Выпьешь чего-нибудь? – спросил он.

– Да. Не вставай. Сама принесу.

Она принесла бутылку и две рюмки. Одну налила ему, вторую себе и тут же выпила. Когда пила, запрокинув голову, плащ соскользнул с плеч. Только тут, в светлеющих сумерках, Равич разглядел, что на ней то самое платье, которое он подарил ей перед Антибом. С какой стати она именно сейчас его надела? Ведь это единственное платье, которое он ей купил. Обычно он о таких вещах не думает. Да и что за охота об этом думать?

– Когда я тебя увидела, Равич, – сказала Жоан, – это все было так неожиданно, я вообще ничего не соображала. Ну совсем ничего. А когда ты ушел… я решила: все, больше я тебя не увижу. Но я не сразу так подумала. Сперва ждала, вдруг ты еще вернешься в «Клош д’Ор». Мне казалось, ты обязательно вернешься. Почему ты не пришел?

– А зачем?

– Я бы ушла с тобой.

Он знал, что это неправда. Но и об этом не хотелось думать. Почему-то вдруг захотелось вообще ни о чем не думать. Вот уж не предполагал, что одного ее прихода ему будет достаточно. Он понятия не имел, чего ради она пришла и чего на самом деле хочет, – но странным, каким-то глубоко успокоительным образом ему одного этого уже было достаточно. «Да что же это? – проносилось у него в голове. – Неужели уже оно? По ту сторону всякого самоконтроля? Где вступают в свои права мрак, неистовый зов крови, буйство фантазии и неведомые угрозы?»

– Я подумала, ты решил меня бросить, – сказала Жоан. – А ты и решил! Скажи честно!

Равич не ответил.

Она все еще смотрела на него.

– Я знала! Знала! – исступленно повторила она.

– Налей-ка мне еще кальвадоса.

– А это кальвадос?

– Да. Что, не признала?

– Нет. – Она налила. И, наливая, как бы невзначай положила руку ему на грудь. Его словно током ударило. Она тем временем взяла свою рюмку и пригубила. – Да, и правда кальвадос. – И снова устремила на него глаза. – Хорошо, что я пришла. Я знала. Хорошо, что я пришла.

Стало еще светлее. Уже потихоньку поскрипывали оконные ставни. Утренний ветерок.