Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Это все, что я могу для вас сделать. Зовите своих людей и продолжайте операцию. И мой вам совет – поторопитесь.

Дюран все еще что-то жевал.

– Я сейчас слишком взволнован. Вы не могли бы продолжить операцию вместо меня?

– Нет. Как вам прекрасно известно, я во Франции нелегально и не имею права на врачебную практику.

– Вы… – начал было Дюран, но осекся.

«Санитары, фельдшеры, студенты-недоучки, массажисты – кто только не выдает себя теперь за медицинское светило из Германии!» Мысленно Равич припомнил Дюрану все, что тот наплел Левалю.

– Некий месье Леваль дал мне на сей счет самые недвусмысленные разъяснения, – сказал он. – Перед тем как меня выдворить.

Он увидел, как вскинул голову Вебер. Дюран молчал.

– Доктор Вебер может провести операцию вместо вас, – предложил Равич.

– Но вы так часто за меня оперировали. Если это вопрос гонорара…

– Это не вопрос гонорара. Говорю вам: с тех пор, как я вернулся, я больше не оперирую. А уж тем более в случаях, когда пациент не давал согласия на операцию.

Дюран снова вперился в него глазами.

– Но не выводить же пациентку сейчас из наркоза, чтобы спросить ее согласия?

– Почему, можно. Но вы рискуете развитием перитонита.

Лицо Дюрана взмокло от пота. Вебер вопросительно посмотрел на Равича. Тот кивнул.

– Ваши медсестры не проболтаются? – спросил Вебер Дюрана.

– Нет.

– Ассистент нам не нужен. Только мы, трое хирургов, и две медсестры.

– Равич… – снова начал было Дюран.

– Позвали бы Бино, – отрезал тот. – Или Маллона. Или Мартеля. Все первоклассные хирурги.

Дюран безмолвствовал.

– Вы согласны прямо сейчас, в присутствии доктора Вебера, признать, что допустили перфорацию матки и повредили петлю кишечника, приняв ее за оболочку плода?

Повисла тяжелая пауза.

– Да, – хрипло выдавил наконец Дюран.

– Согласны ли вы, далее, заявить, что просите доктора Вебера, а также меня в качестве его ассистента, случайно здесь оказавшегося, произвести гистерэктомию [30] Гинекологическая операция, при которой удаляется матка женщины. , резекцию [31] Операция частичного иссечения поврежденного органа. тонкой кишки и анастомоз [32] Соединение полых органов (в данном случае кишечника) с наложением двух- или трехрядного шва. ?

– Да.

– Согласны ли вы принять на себя полную ответственность за операцию и ее исход, а также за тот факт, что пациент не осведомлен о характере операции и не давал на нее согласия?

– Да, конечно же, согласен, – прокряхтел Дюран.

– Хорошо. Тогда зовите медсестер. Ассистент не понадобится. Скажете им, что попросили Вебера и меня ассистировать вам, поскольку случай экстренный и особо сложный. Мол, давняя договоренность или что-то в том же духе. Анестезию возьмете на себя. Сестрам нужна повторная стерилизация рук?

– Нет, они у меня надежные. Ничего не трогали.

– Тем лучше.

Брюшная полость уже вскрыта. Равич с предельной осторожностью вытягивал кишечную петлю из прорехи, по мере извлечения оборачивая ее стерильными салфетками во избежание сепсиса, покуда не дошел до поврежденного места. После чего полностью перекрыл салфетками саму матку.

– Внематочная беременность, – негромко объяснял он Веберу. – Смотрите, вот тут, наполовину в матке, наполовину в трубе. Его даже не в чем особенно упрекнуть. Случай-то довольно редкий. Но все-таки…

– Что? – спросил Дюран из-за экрана в изголовье стола. – Что вы сказали?

– Да ничего.

Равич закрепил зажимы, удалил поврежденный участок кишки. Потом быстро зашил открытые концы и наложил боковой межкишечный анастомоз.

Ход сложной операции уже всецело поглотил его. Он даже о Дюране забыл. Он перевязал маточную трубу и питающие ее сосуды, после чего верхний конец трубы отрезал. Затем приступил к удалению матки. «Почему почти нет крови? – думал он. – Почему этот орган кровоточит не сильнее, чем сердце?» Там средоточие жизни, здесь возможность ее продолжения, а он вот вырезает.

Человек, распростертый перед ним на столе, был мертв. Да, по всем внешним признакам он будет жить, но на самом деле он уже мертв. Засохшая ветвь на древе жизни. Чудо цветения, но без таинства плода. Гигантские человекоподобные обезьяны сквозь тысячи поколений выбирались из первобытных лесов, древние египтяне строили пирамиды, расцветала Эллада, все выше и выше вздымалось древо рода человеческого, питаемое таинственным током крови, чтобы наконец-то воплотиться в этом вот прекрасном создании, которое лежало теперь перед ним, бесплодное, как пустой колос, не в силах передать ток крови дальше – сыну или дочери. Цепочка преемственности разомкнута грубой, бездарной рукой Дюрана. Но разве над самим Дюраном не поработали тысячи поколений предков, разве не ради него расцветали Эллада и Возрождение, дабы в конце концов произвести на свет эту вот плюгавую его бороденку?

– Мерзость! – невольно вырвалось у Равича.

– Что? – не понял Вебер.

– Да все.

Равич выпрямился.

– Кончено.

Он глянул на мертвенно-бледное, такое милое лицо в ореоле огненных волос по ту сторону экрана. Глянул в ведро, где в кровавых сгустках валялось то, что еще недавно сообщало этому лицу всю его прелесть. Потом глянул на Дюрана.

– Кончено, – повторил он.

Дюран завершил анестезию.

На Равича он не смотрел. Дождался, пока сестры вывезут из операционной каталку. После чего, ни слова не говоря, вышел.

– Завтра он потребует за операцию на пять тысяч больше, – сказал Равич Веберу. – А пациентке еще объяснит, что жизнь ей спас.

– Ну, сейчас-то вид у него не слишком победоносный.

– Сутки – большой срок. А чувство вины – штука очень недолговечная. Особенно когда можно променять его на барыши.

Равич мыл руки. В окно, что рядом с умывальником, он видел фасад противоположного дома. Там на одном из подоконников пышным цветом пылала герань. Под алыми кистями соцветий восседала серая кошка.

Примерно в час ночи он позвонил в клинику Дюрана. Звонил из «Шехерезады». Ночная сестра сообщила, что пациентка спит. Два часа назад стала проявлять признаки беспокойства. Вебер был там и ввел немного снотворного. Похоже, пока все шло как надо.

Равич распахнул дверь телефонной кабинки. Его обдало волной пряного аромата дорогих духов. Крашеная блондинка, явно гордясь своей вытравленной белокурой копной, величаво проплыла к дамскому туалету. У той, в клинике, волосы были натуральные. Золотистые, с огненным оттенком… Он закурил и направился обратно в зал. Там все тот же извечный русский хор затянул извечные «Очи черные»; вот уже лет двадцать таскают эти очи за собой по всему свету. Трагедийный душевный надрыв за двадцать лет непрерывного использования начал отдавать фарсом. Трагике, ей краткость нужна.