Эра Ершова - Самая простая вещь на свете

— Твою мать… — пробормотала Марина и горестно свесила между колен широкие ладони. — Только этого мне не хватало.

— Да, но это еще не все. Опасность заключается в том, что во время приступа может произойти остановка сердца, и чтобы этого не случилось, нужно делать укол. Вот рецепт, запасись всем необходимым.

— Ты что, с ума сошла! Я уколы делать не умею.

— Придется научиться.

— А неотложку вызвать нельзя?

— Врач говорит, это слишком долго. Они могут опоздать.

Марина вся съежилась от ужаса.

— Да не огорчайся ты так, — ободрила подругу Света. — Уехать-то всегда можно.

— Ну уж нет! — отрезала Марина и ошпарила Свету взглядом, брошенным исподлобья. — Уколы так уколы. Будет нужно, и горшки выносить буду. Я отсюда никуда не уеду.

— Ну и правильно, — кивнула Света, поражаясь той агрессивной настойчивости, с которой Марина преследовала свои цели. — Я пойду, — Света встала. — Светает уже.

Сквозь щели опущенных жалюзи пробивался сероватый рассвет. Шум первых машин разбивался об окна короткими ударами, похожими на порывы ветра.

— Останься… — тихо попросила Марина. — Пожалуйста. Боюсь я тут с ним одна… — ее голос перескочил пару октав, сменив злобную решимость приторной плаксивостью.

Света устало опустилась на диван.

— Как там Машка? — спросила Марина, испугавшись образовавшейся паузы.

— Ничего. Растет, про тебя спрашивает.

— Надо мне ее навестить.

— Да уж пора бы.

— Сколько я ее не видела?

— Ты от нас зимой съехала, а сейчас уже скоро лето.

— Боже мой, неужели полгода пролетело?!

— Четыре месяца.

— А я и не заметила. Целыми днями язык учу, времени ни на что не остается. Тебе проще было, ты с самого начала по-немецки, как по-русски, да и вообще, чего тут сравнивать… — Марина вздохнула и многозначительно взглянула на дверь в спальню. — Кофе будешь?

— Давай.

Марина включила кофеварку, подняла жалюзи, открыла форточку и, сев на диван, закурила.

— Ничего, — угрюмо сказала она, стараясь перекричать рев и грохот, которыми мгновенно наполнилась комната. — Мне бы только язык выучить, а там я разберусь.

— Трудно? — спросила Света, боязливо косясь на окно, в котором слегка дребезжали стекла.

— Ты даже представить себе не можешь! Я сутками учу, и все на том же месте.

— Это только так кажется. Трудно начать. А потом сама не заметишь, как заговоришь… Слушай, как вы здесь живете? — Света закрыла ладонями уши. — Это же просто кошмар какой-то!

— А что ты предлагаешь? — Марина язвительно поджала губы. — Мы можем к тебе переехать. Хочешь?

— Я бы не возражала. Мне с тобой было хорошо.

— Так что же мы сидим! Давай Федю на носилки и вперед, откроем у тебя лазарет, — усмехнулась Марина.

— Ладно, извини, я не хотела тебя обидеть. Ты бы правда заехала как-нибудь, а то совсем не видимся.

Свету поражало то, с какой решимостью Марина начинала новую жизнь. Она почти не нуждалась ни в помощи, ни в советах. Встречались они редко, и каждый раз Света с удивлением наблюдала, как быстро осваивается ее подруга на незнакомой земле. Все, что для Светы годами оставалось непонятным, Марина воспринимала сразу, каким-то особым видением. Она наполняла предметы и явления своим незатейливым содержанием, нисколько не затрудняясь выяснением их реальной сути. Светлану годами мучила непроницаемость социальной завесы, которую она пыталась постичь или хотя бы угадать истинную суть вещей. Марина же решительно кроила действительность под себя. К Германии и к немцам она отнеслась критически, со снисходительной жалостью. Хорошие, мол, они ребята, но в жизни разбираются плохо. Она вообще считала, что без ее, Марининого, вмешательства эта бедная нация деградирует полностью, и намекала на необходимость формирования в немцах культурно-эстетического вкуса.

— Что за уродство висит у них на вешалках, — ворчала она, разглядывая одежду в магазине. — Совершенно невозможно одеться.

— Давно ли ты стала такой взыскательной? — слегка раздражаясь, спрашивала Света.

— Да у меня в Москве тряпки были, каких тут в жизни не купить!

Света в недоумении смотрела на подругу, вспоминала жалкие лохмотья, которые ей пришлось выкинуть в мусоропровод, и видела, что Марина искренне верит в то, что говорит.

— Боже мой, — вздыхала Марина, разглядывая изящный светильник в витрине. — И этот ужас стоит тысячу марок?! Сколько же тогда может стоить мой абажур?

— Какой абажур? — удивлялась Света.

— Как! Ты не помнишь? У моих родителей висел в столовой.

И Света припоминала, что и вправду в квартире Марининых родителей висел огромный абажур, размером чуть меньше обеденного стола. Было известно, что это произведение искусства изготовлено подпольным способом на кукольной фабрике. Круто изогнутый металлический корпус был обтянут розовым атласом, по поверхности которого располагались аляповатые цветы из той же ткани. Цветы крепились к абажуру при помощи пуговиц, которые имели подозрительное сходство с кукольными глазками. Это глазастое чудовище было предметом гордости семьи Усатовых и единственной вещью, которую Марина взяла с собой в новую квартиру.

— Та-ак, здесь надо подумать, — говорила Марина, закатывая глаза.

— О чем?

— Представляешь, какие бабки заработать можно, если наладить здесь производство таких абажуров?!

— Марин, ты это серьезно?

— Конечно. Я здесь не собираюсь сидеть сложа руки.

Ее голова была полна коммерческих планов. Она намеревалась наводнить страну русскими картинами, матрешками, гармонистами и балалаечниками. Одним словом, показать германцам, что такое настоящая культура.

Свете постепенно становилось ясно, что от той девочки, с которой ее связывала детская дружба, не осталось и следа. Золушка превратилась в самоуверенную, наглую тетку, которую Светлана стеснялась и не любила. И только в минуты слабости, такие, как сейчас, когда в другой комнате лежал полуживой Федя, а Марина казалась абсолютно беспомощной, опять вспыхивало теплое, почти родственное чувство.

Прошло три года. Светлана жила спокойно, полусонно даже. Она чувствовала, как инертность берет верх над ее веселой энергичной натурой, и осознавала, что нужно что-то предпринять. Но убаюкивающая однообразность существования имела поистине колдовское воздействие. И Света продолжала сидеть, как Илья Муромец, в ожидании, что вот-вот кто-то придет и позовет ее на подвиги ратные. Но время шло, и ничего не менялось. Светлана жила бы так и дальше, если бы ее не вывела из оцепенения бурная деятельность, которую развернула подруга. За эти три года Марина выучила язык, говорила плохо, но бойко, не стесняясь. Перепробовав различные виды бизнеса, который в основном заключался в купле-продаже некачественных товаров, и переругавшись на этой почве со всеми, с кем имела дело, она пришла к выводу, что люди, обманутые ею, просто не умеют быть благодарными. Сделав такое заключение, Марина перешла от торговли прямиком к культуре. И тут началось нечто странное.