Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин [сборник litres]

Наконец врачи решили: фрау Новак необходимо отправить в санаторий, и очень скоро – перед Рождеством. Услышав об этом, она тотчас заказала себе у портного новое платье. Она была так возбуждена и польщена, будто ее пригласили на званый вечер.

– Сестры-хозяйки всегда очень разборчивы, вы знаете, мистер Кристоф. Они следят, чтобы мы были чистенькими и аккуратными. Если нет – нас наказывают, и поделом. Я уверена, мне там будет хорошо, – вздохнула фрау Новак, – если только я не буду волноваться за семью. Как они будут жить, когда я уеду, один Бог знает. Они беспомощны, как овечки.

По вечерам она часами шила теплое фланелевое белье, улыбаясь про себя, словно женщина, ожидающая ребенка.

Накануне моего отъезда Отто был крайне подавлен.

– Теперь, когда ты уедешь, Кристоф, я не знаю, что со мною будет. Может, через полгода меня уже не будет в живых.

– Но до того, как я приехал, с тобой все было в порядке, так ведь?

– Да… но теперь мама тоже уезжает. Отец, наверное, вообще перестанет меня кормить.

– Что за вздор!

– Возьми меня с собой, Кристоф. Давай я стану твоим слугой. Я могу быть очень полезным, ты знаешь. Я мог бы готовить тебе, чинить твою одежду и открывать дверь твоим ученикам… – Глаза у Отто загорелись, когда он представил себя в новой роли. – Я бы носил короткую белую куртку, а лучше – голубой с серебряными пуговицами пиджак.

– Боюсь, что ты – роскошь, которую я не могу себе позволить.

– Но, Кристоф, я, естественно, не прошу никакой платы. – Отто остановился, почувствовав, что это предложение было чересчур щедрым. – Разве что, – добавил он осторожно, – одну или две марки на танцы, иногда.

– Мне очень жаль.

Нас прервал приход фрау Новак. Она рано вернулась домой, чтобы приготовить для меня прощальный ужин. Она притащила целую авоську всякой всячины и очень устала, пока волокла ее. Вздохнув, она закрыла за собой дверь и тотчас же начала суетиться, уже взвинченная, на грани взрыва.

– Отто, почему печка погасла? После того, как я специально просила проследить за нею! О боже мой, почему нельзя ни на кого ни в чем положиться в этом доме?

– Извини, мама, – сказал Отто. – Я забыл.

– Конечно, забыл! Разве ты что-нибудь когда-нибудь помнишь? Забыл! – закричала на него фрау Новак, черты ее сморщились в одну острую маленькую гримасу ярости. – Я надрываюсь от работы, скоро в могилу слягу из-за тебя – и вот благодарность. Когда я уеду, надеюсь, твой отец выкинет тебя на улицу. Посмотрим, как тебе это понравится! Ты – здоровый, ленивый, неуклюжий остолоп! Убирайся вон!

– Хорошо! Кристоф, слышишь, что она говорит? – Отто повернулся ко мне, лицо его конвульсивно дернулось от ярости, в этот момент сходство между ними было разительным, казалось, они оба одержимы бесами. – Она об этом еще пожалеет! – Он повернулся и бросился в спальню, хлопнув дверью. Фрау Новак тотчас повернулась к плите и принялась вытаскивать еще не потухшие угли. Она вся дрожала и отчаянно кашляла. Я помог ей, подав дрова и куски угля, она взяла их слепо, не взглянув и не сказав ни слова. Почувствовав, как обычно, что я только мешаю, я пошел в гостиную и тупо встал у окна, мечтая поскорее исчезнуть отсюда. С меня довольно. На подоконнике лежал огрызок карандаша. Я взял его и нарисовал маленький кружок, подумав про себя: «Я оставил свой след». Тут я вспомнил, как несколько лет назад я сделал то же самое, перед тем, как уехал из пансиона в Северном Уэльсе. В спальне было тихо. Я решил встретить гнев Отто с открытым забралом. Мне еще предстояло упаковать чемодан.

Когда я открыл дверь, Отто сидел на постели, словно загипнотизированный. Он глядел на глубокую рану на левом запястье, из которой сочилась кровь, падая ему на ладонь, и крупными каплями стекала на пол. В правой руке, между мизинцем и безымянным пальцем, он держал безопасную бритву. Он не сопротивлялся, когда я выхватил ее. Рана была пустяковой, я перевязал ее носовым платком. Отто, казалось, на мгновенье потерял сознание и повалился мне на плечо.

– Зачем ты это сделал?

– Я хотел показать ей, – сказал Отто. Он был очень бледен. Очевидно, он сам дико испугался. – Не надо было останавливать меня, Кристоф.

– Ты маленький идиот, – сказал я сердито. Он и меня напугал. – Однажды ты действительно покалечишься – по ошибке.

Отто посмотрел на меня долгим, укоряющим взглядом. Его глаза медленно наполнились слезами.

– Какое это имеет значение, Кристоф? Я ни на что не гожусь… Как ты думаешь, что со мной будет, когда я вырасту?

– Пойдешь работать.

– Работать…

От одной мысли об этом Отто разрыдался. Истерично всхлипывая, он провел тыльной стороной ладони по носу. Я вытащил платок из кармана.

– Вот. Возьми.

– Спасибо, Кристоф. – С трагическим видом он вытер глаза и высморкался. Но что-то в платке привлекло его внимание. Он начал разглядывать его, сначала безучастно, потом с нескрываемым интересом. – Послушай, Кристоф, – воскликнул он возмущенно, – ведь это же мой платок!

Однажды вечером, через несколько дней после Рождества, я снова пришел на Вассерторштрассе. Уже горели фонари, когда я свернул в подворотню и пошел по длинной мокрой улице. Кое-где попадались комья грязного снега. В подвальчиках располагались лавки, изредка вспыхивал слабый желтоватый свет. Под ярким газовым освещением калека продавал овощи и фрукты с ручной тележки. Компания молодых людей с холодными лицами стояла и глядела, как двое дерутся у выхода; какая-то девчонка возбужденно вскрикнула, когда один из них споткнулся и упал. Пересекая грязный тротуар, вдыхая влажный знакомый запах гнили, идущий от многоквартирных домов, я думал: «Неужели я действительно когда-то здесь жил?» Сейчас, располагая удобной комнатой в западной части города и великолепной новой работой, я стал чужим в этих трущобах.

На лестнице перегорел свет. Царила кромешная тьма. Но я пробрался наверх без особого труда и постучал в дверь. Пришлось стучать изо всех сил – судя по крику, пению и взрывам хохота, вечер был в полном разгаре.

– Кто там? – заорал герр Новак.

– Кристоф.

– Ага. Кристоф! Anglais! Englisch man! Заходите! Заходите!

Дверь распахнулась настежь. Герр Новак нетвердо стоял на пороге, встречая меня с распростертыми объятиями. Позади вырисовывалась фигура Греты, она тряслась, как желе, и смеялась до слез, которые катились у нее по щекам. Больше никого не было видно.

– Старина Кристоф! – закричал герр Новак, хлопнув меня по спине. – Я говорил Грете: «Я знаю, что он придет. Кристоф не покинет нас».

С широким комическим жестом гостеприимства он яростно втолкнул меня в столовую. В квартире все было вверх дном. Одежда кучей валялась на постели, на другой лежали чашки, блюдца, туфли, ножи и вилки. На буфете стояла сковородка, до краев полная застывшим жиром. Комнату освещали три свечи, воткнутые в пустые бутылки из-под пива.