Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей [litres]

Интересно, сделал ли камень ее ближе ко мне и к Хоули?..

В понедельник вероломная весна вильнула обратно к зиме: полил холодный дождь, задул промозглый порывистый ветер, срывая нежные листочки чересчур доверчивых деревьев. Лихих любвеобильных воробьев, настроившихся на блудни, швыряло по газонам, будто ветошь, мимо курса и мимо цели, и они гневно чирикали, возмущаясь непостоянством погоды.

Я поприветствовал Рыжего Бейкера на его обзорной экскурсии, пушистый хвост стелился по ветру, словно боевой стяг. Мой старый знакомый щурился от дождя.

– Начиная с сегодняшнего дня, – обратился я к нему, – мы с тобой остаемся друзьями только для виду, однако я считаю своим долгом заявить, что за нашими улыбками скрывается зверская конкуренция, так сказать конфликт интересов. – Мне было что прибавить, но он спешил поскорее закончить свои дела и укрыться от непогоды.

Морф появился вовремя. Скорее всего, он меня поджидал.

– Ну и денек! – заметил он; его клеенчатый плащ хлопал на ветру и вился вокруг ног. – Слышал, вы нанесли светский визит моему боссу.

– Мне понадобился совет. Чаем меня тоже угостили.

– Не без этого.

– К совету прислушиваешься, только если он совпадает с тем, что надумал сам.

– Похоже, вы решили сделать вложение капитала.

– Мэри хочет прикупить новую мебель. Стоит женщине чего захотеть, и она обставляет это как удачное вложение.

– Не только женщины так делают, – заметил Морф. – Я и сам такой.

– Что ж, это ее деньги. Хочет прицениться, что и как.

На углу Главной ветер сорвал жестяной рекламный плакат с магазина игрушек Раппа и с диким скрежетом поволок его по улице; звук был словно машины столкнулись.

– Слыхал я, будто ваш босс собирается съездить домой в Италию.

– Не знаю. Странно, что он никогда туда не ездил. У итальянцев такие дружные семьи.

– Найдется минутка для кофе?

– Мне нужно подметать. После праздника покупателей будет много.

– Ладно вам! Не жмитесь. Личный друг мистера Бейкера может позволить себе чашечку кофе. – Морф сказал это вовсе не так, как выглядит на бумаге. Он способен придать любой фразе вполне невинный и благой вид.

За все эти годы я ни разу не заходил поутру в кофейню при ресторане «Формачтер» – пожалуй, единственный из всех жителей нашего городка. Мы забрались на барные табуреты возле стойки, и мисс Линч, с которой я учился в школе, придвинула нам чашки, не расплескав кофе по блюдцам. Крошечный сливочник она поставила аккуратно, а пару кусочков сахара, завернутых в бумагу, швырнула словно игральные кости.

– Два очка! – воскликнул Морф.

Мисс Линч – вечная мисс. Теперь это обращение – часть ее имени, неотъемлемая часть ее самой. Похоже, ей никогда не удастся от него избавиться. С каждым годом ее нос краснеет все больше, только не от выпивки, а от хронического насморка.

– С добрым утром, Итан, – сказала она. – Что-нибудь празднуешь?

– Морф меня затащил, – признался я. Потом в качестве эксперимента добавил: – Энни.

Голова ее дернулась, как при звуке выстрела, потом до нее дошло, она улыбнулась и – верите или нет? – стала точь-в-точь похожа на девочку-пятиклассницу с красным носом и всем прочим.

– Рада тебя видеть, Итан, – проговорила она и вытерла нос бумажной салфеткой.

– Я поразился, когда услышал, – продолжил Морф. Он принялся разворачивать обертку на кусочке сахара. Ногти у него были отполированы до блеска. – Сначала тебе приходит в голову идея, потом с нею свыкаешься и понимаешь, что так оно и есть. Редко бывает иначе.

– Не понимаю, о чем вы.

– Пожалуй, я тоже. Черт бы побрал эти обертки! Почему бы просто не положить сахар в миску?

– Чтобы люди не брали лишнего.

– Наверное, вы правы. Был у меня приятель, который довольно долго прожил на одном сахаре. Подходил к автомату, брал кофе за десять центов, выпивал половину, досыпал сахару доверху. По крайней мере, не умер от голода.

Как всегда, я задался вопросом – не о себе ли рассказывает Морф? – сдержанный, жесткий незнакомец неопределенного возраста с наманикюренными руками. Судя по навыкам мышления, он получил неплохое образование. Свою эрудицию он успешно скрывал за жаргоном полусвета – языком ярким, емким и нарочито безграмотным.

– Поэтому вы кладете всего один кусок? – спросил я.

Морф усмехнулся.

– У всех свои теории, – заметил он. – Не важно, как именно потрепала человека жизнь, у него всегда есть теория, которая все объясняет. Теория поведет тебя по тропинке через сад, и ты не станешь сбиваться на дорожные указатели. Поэтому вашему боссу и удалось меня надуть.

Долго я не пил кофе вне дома. На вкус так себе. Я бы и не сказал, что это кофе, зато горячий; я пролил немного на рубашку и убедился, что он вдобавок и коричневый.

– Что-то я не вполне вас понимаю.

– Я пытался разобраться, откуда взялась эта идея. Думаю, помогло признание, что он здесь сорок лет. Тридцать пять или тридцать семь – в самый раз, однако сорок – уже не то.

– Похоже, сообразительностью я не отличаюсь.

– Сорок лет назад был тысяча девятьсот двадцатый год. Еще не догоняете? Что ж, в банке приходится проверять клиентов быстро – вдруг кто мухлюет с чеками. Довольно скоро вырабатываешь свой свод правил. Выходит автоматически, порой даже не задумываешься. Щелк – и картинка складывается. Впрочем, я могу ошибаться. Вероятно, он приехал в тысяча девятьсот двадцатом. Я могу и ошибаться.

Я допил кофе.

– Пора выметаться, – объявил я.

– Вам тоже удалось меня обмануть, – добавил Морф. – Если бы вы стали задавать вопросы, я бы не раскололся. Но вы молчите, поэтому скажу сам. В тысяча девятьсот двадцать первом приняли Первый закон о квотах для иммигрантов.

– И что?

– В тысяча девятьсот двадцатом он приехать мог. А в двадцать первом – вряд ли.

– И что?

– Как считает мой шизанутый мозг, Марулло прибыл после тысяча девятьсот двадцать первого года, причем нелегально. Поэтому он не может съездить домой – паспорт-то ему никто не даст.

– Господи, хорошо, что я не банкир!

– Из вас мог бы выйти банкир получше, чем я. Слишком много болтаю. Если он собирается уехать, то я здорово не прав. Погодите, уже иду. Кофе за мой счет.

– Пока, Энни, – сказал я.

– Приходи еще, Итан. А то ты никогда не заглядываешь!

– Приду.

Переходя через улицу, Морф попросил:

– Не передавайте его макаронному высокопреосвященству, что я дал маху и обозвал его кандидатом на депортацию, ладно?

– К чему это мне?

– А мне? Что в футляре?

– Шляпа рыцаря-храмовника. Перо пожелтело. Хочу попробовать его отбелить.

– Вы в теме?

– Это у нас семейное. Мы были масонами задолго до того, как Джордж Вашингтон стал Великим магистром.