Жоржи Амаду - Генералы песчаных карьеров [litres]

В приходе, который решился предоставить ему архиепископ, никогда не было священника: никто не соглашался ехать в захолустную деревеньку, затерянную в глуши сертанов, где к тому же орудовали многочисленные банды. Однако падре Жозе Педро обрадовался, услышав название этого местечка. Он отправится к бандитам-кангасейро: это те же дети, только выросшие не по уму. Он поблагодарил и собирался уже откланяться, когда настоятель вдруг спросил:

– Сеньор каноник сказал мне, что среди детей, которых вы опекаете, один чувствует в себе призвание к священнослужению?

– Я как раз собирался сказать вам о нем, – ответил падре. – Мне никогда еще не доводилось видеть подобного рвения и пыла.

Монах улыбнулся:

– Нашей миссии пригодился бы такой послушник. Разумеется, капуцин – не совсем то же, что священник, но это довольно близко. Если призвание его истинно, наш орден мог бы впоследствии определить его в семинарию. Потом он принял бы пострижение.

– Да он с ума сойдет от радости!

– Вы ручаетесь за него, падре?

Леденчик станет послушником у капуцинов. Быть может, когда-нибудь он примет сан. Падре Жозе Педро выходит из канцелярии, обращая к Господу Богу слова благодарности.

Проводить падре собралась чуть ли не вся шайка. Свисток паровоза звучит жалобно. Жозе Педро с любовью всматривается в лица мальчишек.

– Мы вас не забудем, падре, – говорит Педро. – Вы к нам относились по-человечески. Вы – добрый…

«Генералы» не сразу узнают Леденчика в монашеском одеянии, подпоясанном длинной веревкой.

– Представляю вам брата Франсиско из обители Святого Семейства.

Былые приятели разглядывают его смущенно. А Леденчик улыбается. Он похудел еще больше, совсем высох – настоящий отшельник. В длинной сутане он кажется выше ростом.

– Брат Франсиско будет молиться о вас… – говорит падре.

Он прощается с «генералами», вскакивает на подножку вагона. В последний раз прогудел паровоз. Падре видит через оконное стекло, как машут ему мальчишки руками, шапками, драными шляпенками, тряпицами, заменяющими им носовые платки. Старушка-соседка, нетерпеливо ожидающая отправления, чтобы поскорее завести разговор, с изумлением видит, что по щекам падре катятся слезы…

Долдон захаживает теперь в пакгауз только изредка. Он вырос, раздался в плечах, сочиняет и распевает под гитару самбы. На улицах Баии много таких, как он: день-деньской он околачивается в порту или на рынке, а вечерами идет на праздник или на пирушку в Сидаде-да-Палья или на холм. Без него не обходится ни одна макумба: всюду он желанный гость, везде его кормят до отвала и поят допьяна. Он играет на гитаре, крутит любовь с хорошенькими мулатками, очарованными его песнями. Он не дурак и подраться, а если от полиции житья нет, приходит в пакгауз, отсиживается там.

Он играет своим былым товарищам на гитаре, смеется вместе с ними. Кажется, что он по-прежнему – один из них. Но чем старше он становится, тем дальше он от «генералов». Он превратится в одного из тех шалопаев, которые любят Баию больше всего на свете и жизни себе не представляют без ее улиц и переулков. Ему одинаково противны и богатство, и честный труд. Он любит музыку, застолье, праздники. Девчонки льнут к нему. Он драчун и забияка. Он знаток капоэйры и в совершенстве владеет ножом. Если очень уж будет нужно, может и стянуть что плохо лежит. У него доброе сердце – так говорится в ABC, которое Долдон сочинил про одного приятеля, точно такого же, как он сам. Он будет клясться своим возлюбленным, что скоро остепенится, возьмется за ум, пойдет работать, но всегда будет прежним – беспечным и беспутным баиянцем. Новое поколение «генералов» будет любить его и восхищаться им, как восхищаются нынешние Богумилом.

Прошло время. Однажды Педро с Безногим завернули в церковь Пьедаде полюбоваться золотой утварью и попытать счастья: вдруг удастся срезать сумочку у какой-нибудь погруженной в молитву святоши. Однако в тот час в церкви никого не было, кроме кучки ребятишек, которым монах-капуцин растолковывал катехизис.

– Гляди, это же Леденчик! – ахнул Безногий.

Педро вгляделся в монаха, пожал плечами:

– За что боролся, на то и напоролся…

– Не больно-то он растолстел на церковных хлебах, – сказал Безногий.

– Когда-нибудь он станет падре. К тому и шло…

– От доброты проку немного, – сказал Безногий.

И добавил, помолчав:

– Только ненавистью чего-нибудь добьешься.

Леденчик не видел их. Терпеливо и ласково объяснял он непоседливым мальчишкам азы вероучения. Покачав головой, приятели вышли из церкви. Педро положил руку на плечо Безногому:

– Дело не в доброте. И не в ненависти. Нужно бороться.

Смирение звучало в голосе Леденчика. Ненависть звенела в голосе Безногого. Но Педро не слышал ни того ни другого – их заглушал голос старого грузчика Жоана де Адана, голос его отца, погибшего в борьбе.

Кот сказал, что нашел выгодное дело. Есть одна старая дева, лет сорока пяти, вздорная и крикливая, собой страшна как смерть. Денег у нее – куры не клюют, все комнаты заставлены золотыми и серебряными безделушками, полно фамильных бриллиантов и других драгоценностей, доставшихся ей в наследство. Педро подумал, что тут можно было бы урвать неплохой куш. Гонсалес, владелец ломбарда, наверняка раскошелился бы…

– Сможешь протыриться? – спросил Педро у Безногого.

– Ясное дело!

– Осмотришься – позовешь.

В пакгаузе раздался смех. Кот отправился к Далве.

– Завтра утром наведаюсь, – пообещал Безногий.

Дверь ему открыла сама хозяйка. У нее была только одна служанка – чернокожая старушка, жившая в этой семье лет пятьдесят и теперь как часть имущества перешедшая к наследнице рода. Хозяйка окинула Безногого взглядом, исполненным достоинства:

– Что тебе?

– Я бедный, искалеченный сирота. – Тот вытянул вперед хромую ногу. – Воровать совесть не позволяет, а просить Христа ради – стыдно… Нет ли у вас работы для меня? Я мог бы ходить за покупками…

Хозяйка не отрывала от него взгляда. Мальчишка… Взять его, что ли? В ней говорила не доброта, а вожделение. Скоро, совсем скоро плоть перестанет предъявлять свои требования: врачи говорят, что тогда и нервность ее исчезнет… Много лет назад – она была еще молода – у них в доме служил мальчик на побегушках… Как было хорошо… Но старший брат однажды накрыл их и выбросил мальчишку вон. Брата уже давно нет на свете, и вот на пороге стоит другой мальчишка…

– Ну что ж…

Она впустила Безногого, велела ему вымыться. Потом дала денег на покупки и еще немного – чтобы раздобыл себе одежду поновей и почище. Безногий смухлевал и положил в карман тысячу двести рейсов.

«Тут можно будет кое-что скопить», – подумал он.