Николай Дубов - Горе одному

— Ты стихи начал писать?

— Это не я, Гёте… В стихах легче. Особенно если ты вельможа, как Гёте, и борешься только в стихах…

— Ну, я про стихи не знаю, я про жизнь говорю. Про мою, про твою…

Алексей вдруг покраснел и порадовался, что сидит не на свету, а Яша близорук. Какая он все-таки свинья! Все про себя, про себя, а у Яши даже не спросил ничего…

— Ты-то как живешь?

— Что я? Работаю, взяли теперь в штат. Пишу карточки, составляю систематический каталог.

— А в институт?

— Меня ведь не приняли.

— Почему?

— Я тоже приставал ко всем с этим вопросом. — Яша отмахнулся. — Слушай, Алеша, из общежития тебя, конечно, вытурят, а жить где-то надо… Хочешь, я поговорю с хозяйкой? Тетка она прижимистая, но, может, согласится. Койка же пока пустует! А в крайнем случае вдвоем будем спать на моей…

— Ей небось платить надо, а у меня — вот…

— Я пятого зарплату получу. Как-нибудь перебьемся… Главное — ее уговорить…

Людмила Сергеевна шла на работу с тяжелым сердцем. Как нехорошо получилось. Воскресенье, заспались, а он потихоньку убежал. Сбежал, конечно, от стыда. Еще бы не стыдно — такое устроить… А все-таки не следовало так выпускать. Накормить хотя бы… А потом задать ему перцу. Бесстыдник! Убежал, будто я его не найду. Узнаю, где общежитие, а то и на завод пойду. Пускай его там пропесочат как следует…

Галчата облепили ее с радостным визгом. Она смеялась, отвечала им, спрашивала сама… Уже другие галчата. Эти ровнее, спокойнее, столько горя не видели. Им легче, и с ними легче. А почему-то особенно дороги те, с которыми было трудно. Растут, растут ребятишки… Вон Слава какой уже стал, не сегодня-завтра выберут председателем детсовета. А Люся? Может, и в самом деле получится из нее хорошая пианистка…

Людмила Сергеевна занималась сегодняшним, а думала о прошлом. Вырастут и тоже уйдут, как те, старшие. Вот в этом и состоит ее жизнь: она берет их маленькими, растит, выводит в жизнь, а они уходят, не оглянувшись… Ну-ну, не жалуйся, не все так. Валерий только… Теперь его уже никто не называет Валетом. Важный стал. Секретарь в каком-то спортивном обществе или комитете. Плавает и произносит речи. Речи, как и прежде, — сапоги всмятку, но плавает, говорят, хорошо, даже какой-то рекорд поставил. Он еще мальчишкой плавал лучше всех… Мужичок? Тарас — молодец. Кончил техникум, работает агрономом. И не в конторе — в колхозе. Приехать никак не соберется, но хоть письма пишет… И Яша Брук заходит. Жалко мальчика, такой способный и должен заниматься бог знает чем… А лучше всех — Кира. Такая привязчивая, отзывчивая девочка. Вот уже взрослая — своя семья, ребенок, а нет-нет да и прибежит проведать… Вон она летит, легка на помине! Похудела, с лица как-то спала. Но глаза такие же, и рот по-девчоночьи приоткрыт, будто вот-вот рассмеется. А смеяться стала меньше, бедняжка, совсем почти не смеется…

Кира вбежала, как всегда запыхавшись, придерживая уголки косынки под подбородком.

— Ой здрасте Людмила Сергеевна я к вам на минуточку как вы тут живете я уже вас целую вечность не видела, — без передышки выпалила она и бросилась на стул.

— Короткая у тебя вечность, — улыбнулась Людмила Сергеевна, — меньше недели прошло. Ты-то как? Ребенка где оставила?

— Там соседка приглядит, сегодня же воскресенье, на работу не выходить. А мне нужно. Я ведь к вам по делу, Людмила Сергеевна… — Кира замялась и покраснела. — Мне просто стыдно, а что я могу сделать? У соседок уже всех перезанимала, больше нельзя, да и нет у них… А мой байбак ничего понимать не хочет, есть или нет — обед давай… Мне ненадолго, до получки только. Я уж теперь у него сразу отберу…

— А что, опять?

— Ну да! Теперь новую моду придумал… Я все ругалась: уж пьешь, так пей хоть дома, и меня и себя не позорь… Ну, он и его дружок, забулдыга, приходят теперь домой. Выпьют, а потом начинают друг друга уговаривать: «Нам бы еще по сто пятьдесят — нам бы цены не было!» И добавляют. Так и набивают себе цену, пока вовсе не назюзюкаются. Ну, я того вытолкаю, пускай как хочет, а этого укладывай, возись с ним… И зачем мне все это нужно?!

— Погоди, Кира, все еще наладится, возьмется за ум…

— Да нет, я не об этом… Вообще зачем мне муж? Муж — ведь это несчастье! Правда, Людмила Сергеевна?

Людмила Сергеевна засмеялась.

— Муж — это, конечно, несчастье, но пусть оно будет как можно дольше…

— Нет, вы не смейтесь… Он мне просто не нужен, — печально и просто сказала Кира. — Я ведь его не люблю. Совсем.

— Зачем же ты…

— А! Сдуру… Доказать хотела, назло… Делаешь назло другому, а получается — самой себе… Я ведь Алешу любила, Горбачева, еще когда совсем девчонкой была. Да вы ведь знаете…

— Знаю.

— Ну вот: думала, закручу с другим, пускай хоть немножко обратит внимание, приревнует, потом, может… А потом уже поздно было — Мишка прилип, как клещ, влюбился. Теперь и вовсе — ребенок, никуда не денешься… А Алеша даже ничего и не замечал. Зачем я ему? Он ведь Наташу любит. Раньше Аллу любил, теперь — Наташу. А они его — нет… Я ведь знаю!.. И почему это всегда человек любит тех, кто его не любит, а?

— Ну, не всегда, положим. Вот Миша тебя любит…

— Зачем мне его любовь? Да еще пьяная…

— А Алешу ты видишь?

— Нет. Где же? Да и зачем? Ему ведь со мной неинтересно…

В дверь постучали.

— Кто там?

В кабинет вошел невысокий коренастый парень в рубашке с расстегнутым воротом. Волосы у него были иссиня-черные, как у монгола. Монгольские черты проступали и в лице — широкие скулы, редкие волоски на верхней губе, немного раскосые маленькие глаза.

— Мне нужно заведующую детдомом.

— Я заведующая.

Парень покосился на Киру, подошел к Людмиле Сергеевне и протянул руку.

— Я — комсорг механического цеха «Орджоникидзестали», Федор Копейка.

Кира фыркнула, но Копейка не обратил на нее внимания.

— Я к вам вот по какому делу: не знаете ли вы, где Горбачев? Алексей Горбачев, разметчик.

— Как — где? — встревоженно поднялась Людмила Сергеевна. — У себя, наверно, на работе или в общежитии.

— Нету. В общежитии я был. Дома не ночевал, ребята не знают, где он может быть, знают только, что он жил в вашем детдоме. Вот я и пришел — может, вы подскажете.

— А! — облегченно вздохнула Людмила Сергеевна. — Это легко объяснить. Ночевал он у меня дома… Понимаете, он поздно ночью пришел сюда… И не совсем… то есть просто пьяный. Я и отвела его к себе, чтобы проспался…

— Ой! — сказала Кира, глаза ее округлились. — И он тоже!

— Ушел он на рассвете, не сказавшись.

— Плохо! — покачал головой Федор.

— Ничего страшного: отоспался, придет домой. Или он прогулял?

— Нет, не так просто… Понимаете, с завода его уволили и из общежития выселяют…