Николай Дубов - Горе одному

Давай, давай, топай! И дело совсем не в том, что нет сейнеров. Это как раз то, что советовали Калмыков и Яша. Отступиться, спрятаться. Не дождутся!

Узенькая душная улица Котовского перешла в Стрелку. Слева открылось море, до краев налитое солнечным блеском и ветром. Справа выглядывали из зелени добела раскаленные солнцем корпуса санаториев. На воротных каменных столбах одного из них лежали бетонные львы. Они были маленькие, жалкие, с овечьими мордами. Кто-то не поленился, влез на столбы и подрисовал им железным суриком усы. Мужественнее они от этого не стали. Вдали показался угрюмый массив элеватора, решетчатая путаница кранов, пароходных стрел и мачт. Там был порт, туда привез его Алексей Ерофеевич…

Чудно́! Сейчас он прошел весь путь, который когда-то проделал вместе с Алексеем Ерофеевичем. И вообще последние дни… Сколько дней прошло, как он поссорился с Виктором? Всего десять. И все эти дни он непрерывно сталкивается с людьми, вещами, с которыми встречался, сталкивался раньше, будто шел по кругу. Все возвращается на круги своя, сказал Калмыков… Он шел в настоящем, но странным образом под настоящим оказывалось прошлое. Доброе или злое, оно всплывало, обнаруживалось, напоминало о себе, и снова его нужно было принимать или отталкивать, радоваться ему или бороться с ним. Чепуха! Все меняется, и ничто не возвращается. И не повторяется круг, как бы он ни казался похожим. Нет и не может быть в жизни никакого круга. Он сам переменился, и все переменилось. Каждый по-своему. В каждом появилось новое, но и осталось прошлое. От этого никуда не денешься. И когда вылезает это прошлое в настоящем, тебе кажется, ты тоже вернулся назад. Но ты ушел вперед. А вот если ты перестанешь замечать и различать, тогда на самом деле ты остановился или вернулся…

Сквозь решетчатые ворота портовой ограды был виден стоящий у причала белогрудый теплоход. Он раскатисто загудел. Ничего голосок. Маленький, маленький, а голосина, как у большого. Это «Львов». Алексей видел его не раз, и каждый раз завидовал тем, кто уезжает на нем. Вот и сейчас дежурный морского вокзала повел через ворота хвост пассажиров, нагруженных чемоданами. Поедут в Сочи, потом в Батуми. Там всегда тепло, растут пальмы и, наверно, легко жить. Вот пристроиться сзади, и всё. Вахтер не заметит…

Хватит глупостей! Лучше бы подумал, что делать дальше… Нечего думать. Дождаться вечера и идти домой. Поесть бы только…

Давно перевалило за полдень. Бетонная ограда порта уже отбрасывала полосу тени. Алексей прошел к урезу воды, присел в тени, потом вытянулся на песке и закрыл глаза. Взъерошенное низовкой море негромко плескалось у самых ног, лопотало что-то свое, в стороне гулко шлепался волейбольный мяч, доносились голоса и смех…

Разбудила тишина. Ветер утих, море бесшумно облизывало разглаженный песок. Тени грибков и фанерных киосков уродливо исхудали и вытянулись. Последние купальщики брели на Стрелку к трамвайной остановке. Алексей остался один.

…«Горе одному», — говорил тогда у Голомозого человек с бегающими глазами, похожий на цыгана. Вот он остался один и уже хлебнул этого горя по завязку. И еще нахлебается… Поесть бы. Солнце уже садится, скоро можно идти домой. У ребят что-нибудь найдется…

А может?.. Может, попробовать? Он ничего не теряет. Послушает, что скажут, а уйти всегда можно. В конце концов, какой у них расчет? Какая от него может быть польза баптистам? Может, и зря наговаривают на Голомозого. Что он ему — сват, брат? А первый подходит, обещает помочь. Слова всякие говорит? Так черт с ними, со словами, от него не убудет, если послушает. А вдруг и в самом деле помогут? Просто так, по-человечески.

В тупиковую улочку он пришел уже в сумерках. Вот и знакомый забор. Ворота заперты. Алексей осторожно постучал, прислушался. Из домика Голомозого доносилось унисонное пение и гнусавое подвывание фисгармонии. Он представил, как они все сидят там с постными рожами, набожно смотрят в потолок в разводах от плохо размешанной синьки и выводят сладкими голосами: «Как прекрасно будет там…» Ну и идите вы туда…

Алексей решительно зашагал назад, потом вернулся. Где-то здесь. Он говорил, соседи… Калитка палисадника у дома напротив голомозовского была приоткрыта. Алексей нерешительно потоптался, пошел по дорожке к дому. В стороне, в беседке, заросшей вьюнком, стояли широкий топчан и столик, на столике лежала растрепанная, вспухшая книга. В окнах дома уже горел свет. Алексей постучал в открытую дверь.

— Вам кого? — спросил старушечий голос.

— Василий Прохорович Губин здесь живет?

Старуха отступила в сторону, чтобы свет упал на Алексея, внимательно присмотрелась к нему.

— Больной он.

— Я знаю, я ненадолго.

— С завода, что ли? Ну ладно, иди… Прохорыч, к тебе тут пришел какой-то!

Василий Прохорович сидел за столом в теплой тужурке и наброшенном на плечи бабьем платке.

— А, объявился наконец, — нисколько не удивился он. — Передали, значит, тебе?

— Ничего не передавали, я сам.

— Ну, сам, так и сам… еще лучше. Садись. Есть хочешь? Не ври — хочешь. Мать!.. — В дверях появилась давешняя старуха. — Ну-ка, тащи сюда свой борщ и еще чего там осталось, подкорми этого вояку… Давай, давай, без стеснений.

Алексей набросился на еду. Василий Прохорович молча наблюдал за ним, покряхтывая, кутался в платок.

— Заморил червячка? Теперь рассказывай. Про то, что тебя уволили, знаю. Потом что было?.. Угу… Ну ладно. Жить покуда будешь у меня. Места не пролежишь… Ты со мной в пререкания не вступай, я человек больной — так изругаю, своих не узнаешь… Хочешь — в комнате, а хочешь — в саду, с внуком. Места хватит. Мать, ты постели ему там чего-нибудь… И давай самовар. Ну, теперь пей чай, а я буду лечиться…

Жена Василия Прохоровича налила Алексею чаю, перед мужем поставила большую эмалированную кружку, вазочку с малиновым вареньем и четвертинку водки. Василий Прохорович вылил половину водки в кружку, положил несколько ложек варенья, налил настоя и долил кружку доверху крутым кипятком.

Алексей смотрел на него во все глаза.

— Дядя Вася, и ты это будешь пить?

— Обязательно! Лекарства мне не помогают, а это — до костей прошибет…

— Я думаю!

— Некоторые говорят, с перцем надо, с тем, сем… Пробовал — чепуха. А эта штука безотказная. Как динамит. Встанешь, будто на тебе черти горох молотили, но — здоров. А мне к завтрему выздороветь надо. Завтра партсобрание. Тебе бы вот пойти! Открытое.

— У меня пропуск отобрали. На завод не пустят.

— Не пустят, — согласился Василий Прохорович. — Ты пей, пей, а то долго нам рассусоливать некогда, я сейчас под одеяло потеть пойду…

Алексей пил чай, Василий Прохорович большими глотками прихлебывал свою динамитную смесь.