Рэй Брэдбери - Гринтаун. Мишурный город [сборник litres]

Здесь, в этом здании, человеческие жизни раскладывали в алфавитном порядке по полочкам, по папочкам, по отпечаткам пальцев. Может, в этот самый момент их судьбы припечатываются штампами. Субъекты с ледяными личинами и шевелюрами цвета молнии, унося в своих чемоданчиках Время, спешили прочь мимо мальчиков ради служения Часам, дабы слиться с большими шестернями и пружинами.

Вечером они выходили из здания, улыбаясь, не потому, что Часы отпустили их домой, а потому, что они додумались до нового способа кого-нибудь удушить, заточить или опутать пошлинами и лицензиями. Ты даже не смог бы доказать, что живешь на свете без этих молодчиков, без этого здания, без этих часов и без свидетельства, педантично написанного чернилами и скрепленного подписью-печатью.

– Мы на месте, – прошептал Дуглас.

Он подождал, пока бронзовые двери с грифонами трижды грохнут, распахивая свой зев. Мальчишек подхватил ветер, засасывая в дверь при каждом зевке, заглатывая и словно обгладывая их косточки на досуге. Дуглас отшатнулся, вжимаясь в шеренгу мальчишек. Остальные выглядели неважнецки, подталкивая его вперед.

– Дуглас, ну же, иди.

– Иду.

Вдруг он побежал. Он толкнул дверь и скрылся из виду, а за ним – рой мальчишек.

Уже внутри, в ужасе от собственного ускорения, они столкнулись друг с дружкой, хватаясь за локти и запястья. Дверь громыхнула и зашипела.

Воцарилась тишина мерцающей каменной мертвецкой, свойственная присутственным местам, нарушаемая лишь тюкающими вдалеке, как молоточки, каблучками, отдаленным телефонным перезвоном, подобным детскому крику, запахами синих чернил и бледно-серых резиновых ластиков, аккуратно нарезанной белоснежной бумаги, золотых пенсне и фарфора, табака и старых шляп. Дворец правосудия пустел в этот поздний час. Они увидели распахнутые кабинетные двери, тронные залы, из которых урчащие янтарные львы ускакали кошачьими прыжками.

– Ш-ш-ш! – Дуглас неуверенно шел с картой в руке, видя и не видя ее, нуждаясь и не нуждаясь в ней. – Стойте!

За матовыми стеклянными дверями раздавался приглушенный гомон.

Голос Квотермейна:

– Итак, вот что предстоит сделать за следующий год, максимум – два. Ужесточить систему школьной дисциплины. Больше уроков. Заканчивать занятия в четыре часа дня, а не в три. Исправительная школа – всенепременно; финансирование за счет особых облигаций. Запретить фейерверки Четвертого июля в черте города…

Дуглас зажмурился. Он представил падающие с неба ракеты. Они замертво грохались в траву. Он видел, как замирают шипящие шутихи, заклинивают огненные колеса, консервные банки не взмывают в синее небо, а остаются пригвожденными к земле. Четвертое июля – великолепный китайский огненный дракон, убитый росчерком пера в холодном кабинете. Все огни затушены, все дымы рассеяны электрическими вентиляторами. В слюне под языком Дуглас ощутил привкус ненависти.

Квотермейн бубнил:

– А также постановление муниципалитета по поводу Хэллоуина, запрещающее причинять ущерб имуществу и ужесточающее наказания. Упразднение цирковых шатров в черте города. И конкретизация нашего весеннего указа на предмет цирковых парадов; чтобы духу их тут не было! Мы все несем убытки. Они мешают предпринимательству в центре города.

– Минуточку, полковник, – промолвил ироничный голос. – Не слишком ли круто вы взялись за детей?

– Я – олицетворение щедрости и филантропии! – рявкнул Квотермейн. – Что плохого в дисциплине?! Укрепляет личность.

– Да, – сухо произнес голос. – В нашем городе обитают те еще личности.

«Это же дедушкин голос!» – подумал Дуглас.

– Нашли время шутить, – сказал Квотермейн. – Это же для блага детей. Если фейерверки их обжигают, значит, долой фейерверки. В свободное время у них одни неприятности, значит, нужно их чем-то занять, говорю я вам. Летние каникулы следует урезать. Учебный год должен начинаться осенью на неделю раньше, или же дети должны проучиться весь июнь и отправляться на каникулы 1 июля…

– Решено, – произнесли другие голоса.

– Урезать рождественские каникулы! Урезать пасхальные каникулы, – сказал дедушкин голос. – Режьте всё, кромсайте!

– Я знаю, вы разыгрываете меня, Сэм Сполдинг, – сказал Квотермейн, – но, Господь свидетель, мы рассмотрим ваше предложение со всей серьезностью!

– Сдаюсь, – сказал дедушкин голос.

– Остается пункт о школьной столовой, – сказал Квотермейн.

У Дугласа отвисла челюсть. Ему пришлось ухватиться за друзей, чтобы не упасть.

– Откормить их на заклание, – произнес голос с улыбкой. – На сбалансированной диете они быстрее растут. О-о, у меня тут длинный список. Может, введем в старшей школе военную подготовку? Пора уже научить мальчишек быть мужчинами и стрелять из ружья.

Дуглас почувствовал, как одна пуля угодила ему в сердце, другая – в голову. Расстрелянные мальчики лежали повсюду, умирая под рев канонады.

– А как насчет трамвая? – не без иронии поинтересовался дедушка.

– Старые тихоходные трамваи – на слом. Запускаем автобусы, чтобы быстрее подвозили детей. Нечего им шататься по оврагу. Если закажем автобусы, в октябре их доставят.

Дугласу стало совсем невмоготу. Потрясенный, он отшатнулся, увлекая остальных в коридор.

– Я же знал, он что-то замышляет! Автобусам и каникулам каюк, столовки будут пичкать нас отравой, муштра, чтоб научить нас убивать друг друга. А дедушка – в меньшинстве. Вот черт!

– Не бери в голову, Дуглас. Не переживай!

Они пытались его урезонить. Голос за матовой дверью еще бормотал, когда они уходили прочь. Теперь они услышали тихое тиканье огромных башенных часов над головой.

– Ладно! – Дуглас вытер глаза. – За дело. Чарли, вы с Ральфом поднимаетесь по лестнице. Пит и Боб, со мной. Том, жди здесь. Придет шериф, подай нам условный знак. Если одна из наших групп попадется, вторая действует в одиночку. Понятно?

– Понятно!

Они разделились и бесшумно побежали сквозь тишину и отзвуки. Мимо дверей, утверждавших Брак, и мимо, дверей, утверждавших Смерть. Мимо матовых дверей, подсчитывавших поголовье и мостивших дороги. Мимо дверей, зажигавших электричество во всем городе. Мимо дверей, объявлявших количество воды в озере, в канализации и сообщавших об оспе, дифтерии и пневмонии. Двери поблескивали своими зловещими именами, заставлявшими людей входить в здания и выходить из них, шлепком по спине вызывали их к жизни, заставляя сделать первый вздох, и закапывали в сырую землю, с глаз долой. Они бежали мимо каморок, хранилищ, закутов, кабинок и ящиков с именами и номерами, затем вверх, вверх, бегом, пыхтя, в верхние лабиринты здания суда, с нарастающим тиканьем в ушах. Вверх, на судейские антресоли и муниципальные мансарды неслись они, навстречу великой колокольне, где часы пребывали в раздумьях, провозглашая своим боем окончательные и бесповоротные вердикты каждые пятнадцать минут.