Александр Зеленов - Призвание

На многих работах, золотом толщиной в волосок, подпись: «И. Доляков». Работы этого мастера запоминались особенно. Весь этаж обошел, восхищали работы других мастеров — и опять потянуло его к Долякову…

Все у этого мастера было в бешеной скачке, в движении, все мчалось, летело, все вихрилось. Пропорции и масштабы не соблюдались, формы изломаны, перекручены, порою вывернуты до вывиха, но как-то так получалось, что это и составляло своеобразную прелесть его работ.

Это был чародей, местный Косой Левша.

Вот «Битва». Какое-то столкновение чудовищ. Кони-драконы с змеиными шеями, с безумно ощеренными пастями. Тонкие ноги напоминают пружины на крупных шарнирах, зады грузные, жирные; в сцепившемся месиве тел торсы сражающихся всадников вывернуты спиралью, руки от напряжения вспухают буграми мышц; золотыми молниями вспыхивают тонкие волосинки копий, взблескивают мечи, ятаганы, словно сетью перекрывая дерущихся, — вихрь, ураган, карусель, немыслимое сплетение людей и животных. Кони красные, голубые, зеленые, краски напоминают то ли цветной фонтан, то ли букет цветов. И все это сделано темперой…

Темпера.

Ее цветовая сила и звучность завораживали. Ходил, нагибая голову над витринами, стараясь благоговейно ступать потише.

Это было совершенно новое искусство, доселе невиданное, незнаемое.

Весь этот день шел проливной дождь, грязь на улицах развезло, село показалось скучным, неприбранным, грязным. Он лежал на постели в своем директорском доме из боровой отборной сосны. Вставал за окнами вечер, блестела жирной грязью дорога, темнели мокрые ветви деревьев, и было странно ему сознавать, что именно здесь, рядом с этой неприбранностью, неустроенностью возникают замечательные композиции, рядом с грязью расцветают их волшебные краски.

Откуда и как возникло чудесное это искусство? Куда уходили корни его?

Сразу же по приезде Досекина кооптировали в правление артели (так по старой привычке мастера называли свое Товарищество). В один из летних солнечных дней Досекин направился в мастерские познакомиться с мастерами, с лаковым производством, а заодно — с положением артельных дел.

Стоял жаркий полдень, солнце пронизывало насквозь легкие кремовые занавески, чуть шевелимые ветерком, но в председательском кабинете стояла прохлада: спасали кирпичные стены старинной кладки.

Председатель артели Лубков его ждал. Вышел навстречу из-за стола, кряжистый, коренастый, обнажая из-под усов в гостеприимной улыбке редковатые крупные зубы: «Милости просим садиться…» — и услужливо пододвинул стул.

Было в этом его приглашении что-то старинное, русское, как, впрочем, и во всем его облике, даже в льняной рубахе, вышитой крестиком по обшлагам и вороту. Лицо загорелое, в крупных морщинах. Руки крестьянские, крупные, в синей бугристой оплетке вен.

Как все старые мастера, как родной его брат Иван, был он, Кузьма Лубков, из местных иконописцев, но лет десять назад, сменив тонкую беличью кисть на портфель председателя, так и остался председательствовать бессменно. Во всем его облике, в поведении, даже манере держаться просвечивало врожденное гостеприимство, доброжелательность россиянина, и только глаза под большими набрякшими веками выдавали усталость и непонятное тайное беспокойство.

— А вы тут, я вижу, неплохо устроились, — шутливо заметил Досекин, расстегивая свой городской чесучовый пиджак и обмахивая взявшееся жаром лицо шляпой из тонкой соломки.

Хозяин артели дернул плечом, сказал, что первое время артель вообще своего угла не имела, работала на дому у одного из ее членов. Потом арендовали у волисполкома за десять рублей в месяц тесный и темный кирпичный сарайчик, служивший когда-то столяркой для мастерской Голоусовых, бывших ее владельцев, и только лет десять назад Совнарком выделил деньги на приобретение дома под мастерские, здания под школу и средства на обучение будущих мастеров. Теперь у артели три каменных двухэтажных дома.

— С этим у нас порядок. Другое меня беспокоит, — заговорил председатель раздумчиво.

— Что именно?

— Положение изменилось. Теперь неизвестно, в какую сторону плыть…

— То есть?

Лубков сказал, что заказов на лаковую миниатюру последнее время почти не поступает. Не поступает также на стенную роспись, резко упали заказы на книжную графику, на оформление книг. Создался затор со сбытом готовых изделий, на складе их накопилось почти на сто тысяч рублей. Остро встает вопрос об уценке, художники остаются без заработков. Подсобные цехи — столярный, заготовительный, опиловочный, обжига, полировочный — пока пробавляются тем, что берут заказы случайные, со стороны. Освоили новое производство, роспись керамики, но у артели нет средств на постройку муфельной печи для обжига. К тому же Гжельский завод поставляет бракованное «бельё»…

— Вот и изыскиваем работу, — невесело продолжал Лубков. — Художников перевели на копирование с открыток, копируем Шишкина, Васнецова, Поленова, не брезгуем никакими заказами, даже коврики пишем, вывески для домов. Подсобникам тоже подыскиваем работу… Оттуда (он показал пальцем вверх) нас убеждают, что все это временно, делайте, мол, а потом разберемся, но вот который уж год…

— Но почему же так все получилось?!

— Если бы знать…

Председатель имел свои мысли на этот счет, но воздержался высказывать их свежему человеку. Еще не известно, как он отнесется к их положению, нелегкому, даже, можно сказать, чрезвычайному.

Видя хмурость хозяина, Досекин тотчас же перевел разговор на другое, спросил, верно ли, что при прежних хозяевах кое-кто из мастеров понастроил себе каменные хоромы…

— Это кто же… кого вы имели в виду? Буканова? Или братьев Плетюхиных?

— Ну, и их в том числе, — не без уклончивости ответил Досекин.

Лубков отрицательно покачал головой: нет! Буканов, правда, дольше других работал у Сарафанова в мастерской, но и мастер он был отменный. А Сарафанов хозяин был не дурак, таких мастеров он ценил. Он, Буканов, да Дмитрий Норин, фрязист, — вот у него были два выдающихся мастера. Дом двухэтажный построил Буканову сам Сарафанов. Он и еще понастроил таких же — тем, кто работать умел и доходы ему приносил. Строил, конечно, не даром, а в долг или, как теперь говорят, в рассрочку. После за это его мастера долгое время работой своей расплачивались.

— Ну, а насчет Плетюхина?

Оказалось, что дом двухэтажный достался Плетюхину с братом Владимиром от отца и живут в нем давно две семьи. Владимир нижний этаж занимает, а Сашуха на верхнем. Оба они теперь — и Буканов Иван, и Сашуха Плетюхин — имеют звание заслуженных.

Досекин попросил председателя рассказать о других мастерах, хотя бы о тех, кто будет вести в училище уроки талицкого искусства. Лубков сделал это охотно, потом предложил посмотреть мастерские, — там он его познакомит с каждым мастером лично. Правда, лето сейчас, многие в отпусках, кое-кто помогает колхозу, но основной контигент , как он сказал, находится на местах.