Александр Зеленов - Призвание

Оказалось, Средзинский, как только выбежал из аудитории, сразу же ринулся на базарную площадь. День был базарный, среда. Горела душа, неумолимо тащило куда-то знакомое темное чувство, все последние годы усиленно заглушаемое. Он шагал, понимая, что поступком своим, который сейчас совершит, навсегда отрезает себе возможность вернуться в училище, тем не менее в злобной радости думал: ну и пускай!..

Надо было найти где-то деньги. Найти — и напиться, залить бушевавший внутри огонь.

Потолкавшись среди наехавших на базар мужиков, он расколол одного, «разбил» у него тулуп, пошел в ресторан и напился. И тут же возникло желание рассчитаться с директором, с этой пузатой холявой. И зря его Сашка увел оттуда, зря он поддался на уговоры! Но он вернется еще и вставит директору в жирный живот вот эту самую штуку (в руке у Стася сверкнула полоска стали, остро отточенная).

Сашка принялся его отговаривать и потихоньку, будто бы взял посмотреть, спрятал от Стася нож. Зря ведь он кипятится! И ничего пока не случилось. Ну пошумел, мольберт сковырнул… Подумаешь, пропустил три урока! Другие по пять пропускают и больше — и им ничего. Это что, справедливо? А если несправедливо, то надо бороться, ведь правда — она всегда победит. Он, Сашка, хоть сейчас может пойти к директору и сказать ему все, что он думает. И он своего добьется! Да и ребята, весь курс поддержит, потому что ведь правда на их стороне.

Средзинский поглядывал на него недоверчиво, но говорил он так искренне, горячо, что собеседник заколебался и попритушил в своих темных глазах сумасшедшие огоньки. А под конец он вдруг вытащил из-за пазухи деньги, смятые плотным комом, и протянул их Сашке:

— Держи!

Тот испугался:

— Держи, говорю! Куда хочешь девай…

Сунул смятые комом деньги в карман, только чтоб Стасик не заводился, и начал его уговаривать не мотаться по улице, а пойти в общежитие спать.

Поломавшись для вида, Стась согласился.

В комнате, уложив его спать, Сашка спрятал подальше нож, вытащил из кармана деньги и, отдирая одну от другой тридцатки, червонцы, пятерки, рубли, стал пересчитывать.

Денег было так много, что дух захватило. Куда их теперь?.. В милицию сдать? А если там спросят, откуда? Можно сказать: мол, нашел. А что? Ну вот шел — и нашел. На дороге валялись… А если мужик тот успел заявить?

Так ничего не придумав, решил, что оставит пока у себя. Вот проспится Средзинский, тогда будет видно.

В общежитии было пусто, непривычно просторно и тихо. Вполголоса бормотал репродуктор, дикторский голос что-то вещал о боях в Северном Китае. Потом запилила скрипчонка. Но все это лишь оттеняло густую вязкую тишину. В высокие окна скупо сочился свет зимнего серого дня. Полдень, а не поймешь, то ли еще светает, то ли уже начинает темнеть. Железные койки вдоль стен, тумбочки между ними. Многие койки заправлены кое-как, только у Долотова да у Суржикова и еще у двоих-троих чисто и аккуратно. На трех сдвинутых посередине столах — пятилинейная лампа с закопченным стеклом, ведро с холодной водой. Возле Гошкина закутка, на задней стене, рукою Касьянинова на оберточной серой бумаге изображен комплекс упражнений утренней зарядки. Рядом в углу двухпудовая гиря с ручкой. Гирей тренировался Бугаев, студент четвертого курса, не уживавшийся со своими и переведенный недавно к ним, в комнату первокурсников.

Странно было себе представлять, что в этом вот самом доме, каменном, двухэтажном, располагалась когда-то иконописная мастерская, принадлежавшая Голоусовым, бывшим иконописцам Сарафанова, знаменитого в этих краях иконного короля. Здесь за столами, возле высоких окон, склоняли длинноволосые головы над левкашенными [12] Левкас — состав для грунтовки иконных досок. ольховыми и кипарисовыми досками мастера фряжскогописьма. Знаменщики назнаменовывали рисунок, доличники делали роскрышь, писали пейзаж, одежды и прочие околичности, личники — лики святых…

Порядок письма, выработанный в течение веков поколениями иконописцев, был длинен и сложен.

Чтоб в совершенстве владеть всем этим, учились прежде ученики в мастерских у хозяев целых шесть лет. Готовая икона переходила к другому мастеру, что занимался ее убором: окрашивал оклад, очерчивал поля, подписывал. В заключение еще один мастер, олифельщик, олифил, иль «фикал», икону рукою, заставляя все краски блестеть и придавая им общий тон — золотистый. Позади мастеров, на чурбаках, за стамушками [13] Стамушка — чурбак с прибитою сверху доской. , в два-три ряда располагались ученики.

Еще осенью их, первокурсников, водили по мастерским, знакомя с процессом изготовления шкатулок, коробочек, брошек, ларцов, черно-блестящих от лака снаружи и полыхающих киноварным огнем изнутри, что потом под рукой мастеров расцветали «охотами», «битвами», «тройками». Здесь работали плавями, достигая порой дивной нежности красок.

В училище же, в узенькой тесной аудитории, загроможденной столами с яичными красками, шкафами, в которых хранились уксус и сырые куриные яйца, пластинки папье-маше, приобщали и их самих, неофитов, к секретам талицкого искусства. Сначала давали копировать им орнамент, стилизованные деревья (или дерева́, как называли здесь), горки, детали пейзажа, учили расчинять сырые яйца, делать эмульсию, творить краски и золото.

Пока проходили азы, их обучали совместно, группой. Специализация начиналась с четвертого курса. На уроках талицкого искусства курс делили на две половины. С одной занимался Кутырин, с другой Дурандин, мужиковатый жилистый мастер с лошадиным лицом и оглушительным басом, гудевшим соборным колоколом. Кутырин, их педагог, известный талицкий мастер, показывал, как готовить эмульсию. Он надкалывал яйцо с острого конца, осторожно освобождал от белка, затем выливал на широкую, как копыто, ладонь золотистый и нежный, одетый тончайшей пленкой желток, долго и бережно перекатывал из ладони в ладонь, освобождая от остатков белка; очищенный, выливал в скорлупу обратно, разбавлял его слабым раствором уксуса и перемешивал деревянной лопаточкой. Этой эмульсией и заливалась потом сухая краска (или пигмент), которую долго и тщательно растирали в деревянных глубоких чашечках пальцем. Поверхность блестящей черной пластинки сперва пемзовалась, потом на нее переводили рисунок и, прежде чем приступать к раскраске, носившей название роскрышь, производили белильную подготовку — заливали рисунок белилами, чтобы краски на черном фоне не промокали.

Однажды голодный Средзинский, пользуясь тем, что Кутырин опаздывал на урок, вскрыл гвоздиком шкаф и торопливо, прямо за шкафом, вылакал все куриные яйца, выданные для занятий.