Александр Зеленов - Призвание

Не знал он пока, сколько новых сюрпризов готовит им жизнь. Не знали ни он, ни его однокашники. Не ведали, что она, эта жизнь, уже сейчас готовила мину под их ближайшее будущее, но никто, даже их педагоги, не знали, когда эта мина сработает, и одни продолжали учиться, другие — учить.

В училище утвердилась своеобразная форма отметок — по цвету. На висевших вверху в вестибюле досках успеваемости цвет пурпурный (бакан) означал «оч. хор», киноварь — «хор», изумрудная зелень — «пос», ультрамариновый — «плохо». «Очень плохо» обозначали черным, но он появлялся не часто, лишь в исключительных случаях.

Против фамилий талантов цвета киноварные и пурпурные красовались только по живописи и рисунку, по всем же остальным предметам — изумрудная зелень с густою примесью ультрамарина, как бы подчеркивавшие равнодушие талантов ко всему, кроме специальных дисциплин. Против фамилии Сашки торчали пурпурные с редким вкраплением красных. Но были на курсе двое, против фамилий которых теснились одни лишь блистательные пурпурные. Это были отличники Федя Долотов и Азарин Владлен.

В общежитии после занятий и в выходные первокурсники занимались кто чем. Кто бренчал на гитаре, на балалайке, кто писал акварелью иль делал наброски, кто спорил, кричал. Громко играло радио. И только из одного-единственного угла, где стояла долотовская койка, без останова неслось приглушенно: «Бу-бу-бу-бу…» — то Федя, закрыв ладонями уши, зубрил уроки.

Недоедать приходилось многим. Заметно скромнее других жил Суржиков Тихон, «монашек» из Суздаля. По утрам все спешили в столовку, а он же, умывшись и причесав аккуратно прямые, будто боговым маслом намазанные волосики, зачерпывал из стоявшего на столе ведра кружку холодной воды, доставал из тумбочки хлеб, завязанную в тряпицу соль и, благочестиво приопустив длинные, как у девицы, ресницы, в одиночестве принимался за трапезу в своем уголке за печкой.

Жил он неделями на сухоядении, никто не видел его в столовой. Если и забегал он туда, то разве что только за хлебом, за солью.

Хуже, беднее его, пожалуй, жил только Стасик Средзинский, бывший воспитанник детской колонии. В детстве Стасик бродяжил, катался в товарных вагонах, даже карманничал, но, повзрослев, «завязал», поступил на завод. Подзаработав деньжонок, обзавелся шикарным костюмом в клетку, феской, кепочкой-шестиклинкой, клифтом (так называл он пальто) и приехал сюда учиться. Но денежки кончились быстро, одежка поизносилась, и теперь он ходил отощавший, как пес, с постоянным голодным блеском в глазах.

Стасик всех уверял, что родом он из Адессы, где у него есть сеструха. Но сеструху свою он скорее придумывал, потому как никто никогда ему ни посылок, ни денежных переводов, ни даже писем не присылал.

Были среди ребят и такие, кто жил неплохо и даже с запасцем. Самым «богатым» был Алик Касьянинов, неунывающий малый, любитель танцев и девочек. У него у единственного на курсе имелась моднячая куртка на молнии и шевиотовый темно-синий костюм. Вместо кепки носил он беретку, лихо надвинув ее на левую бровь. Каждый месяц в одно и то же число Касьянинов получал денежный перевод, казавшийся всем очень крупным. И был еще Мишка Валегин — Валега. Накануне каждого выходного он отправлялся к родителям в город, в уютный их домик с садиком, с белыми занавесками на окошках, с кошкой-копилкой и слониками на комоде, с ковром на стене, где по синей воде плыли белые лебеди, и привозил оттуда мешок, туго набитый съестным. Сопя, рассовывал содержимое в тумбочку и в сундучок под кроватью и все запирал на замок.

Как-то, уехав в родительский дом, он удосужился там заболеть и проболел так долго, что из его запертой тумбочки начинало пованивать. Средзинский, поковырявшись недолго гвоздиком, отпер замок и принялся копаться в оставленной Мишкой пище…

Почти вся она оказалась подпорченной, сохранились в съедобном виде лишь сухари да пачка сухого клюквенного киселя. Ими Средзинский и начал питаться. Как только техничка шла затапливать печи, он уж крутился возле с кружкой в руках, спеша заварить трофейный кисель.

Сделалось несколько легче, как только стали платить стипендию. Но ее не хватало даже на то, чтобы кормиться в столовой. А были нужны и краски, и кисти, а многим еще и курево. На большой перемене возле дверей канцелярии постоянно толпился народ, все лезли к написанному рукой секретарши списку, кому получать переводы сегодня, посылки и письма из дому. Не подходил никогда к этому списку один только Стась.

И вот вдруг Средзинского, самого бедного, из училища исключили…

Произошло это так.

Еще в начале учебного года Досекин вменил в обязанность им, первокурсникам, обзавестись небольшими блокнотиками и зарисовывать в них все, что покажется интересным, — заборы, дома, деревья, животных, людей. «Наблюдайте — на улице, дома, везде — как идут, как стоят, группируются люди, как они разговаривают, как держатся…»

Все это было, видимо, нужно, только с тех пор химичка Зоя Денисовна, за малый рост свой прозванная Молекулой, а за ней и математичка, другие учителя стали все чаще докладывать завучу, что на уроках отсутствовали такие-то. И называли одни и те же фамилии. Это и были таланты. Завуч пытался призвать их к порядку, но директор смотрел на их вольное поведение более чем снисходительно, хотя остальных за пропуск уроков наказывал строго.

Первой жертвой деления курса и оказался Средзинский.

Стась был усидчив и, хоть в талантах не значился, даже ругал их жлобами и фраерами, тем не менее втайне завидовал им. И вот, подражая талантам, он тоже стал пропускать уроки. Но то, что сходило им с рук, ему вменили в вину.

Весь курс запомнил тот день, когда все это случилось.

Директор вкатил свой обширный живот на коротких ножках на середине урока. Встал у стола с твердо спаянными губами и каменным подбородком, молча обвел присутствующих замороженным взглядом, и по рядам потянуло словно бы ледяным сквознячком.

— Средзинский, встаньте!

Средзинский поспешно вскочил.

— Где вы были позавчера, во время урока физики?

Стась промолчал, не ответил.

— Где, я вас спрашиваю, вы были во время урока физики? — отчетливо, с расстановкой повторил свой вопрос директор. — И где находились вчера, во время урока химии?

Средзинский опять промолчал.

— Вы что, не желаете больше учиться?

Стась с трудом разлепил непослушные губы:

— У меня уважительная причина.

— Какая, извольте мне объяснить!

— Я был у врача.

— Почему не представили справку?

Все напряглись: что ответит Средзинский? Но тот опять замолчал.

— Извольте ответить! Вас ждут!