Александр Зеленов - Призвание

— Это правда?

Он подтвердил. И добавил, что учится в знаменитом селе, которое знает весь мир и куда приезжают даже из-за границы.

— Ой, как интересно!..

Это его ободрило, он загорелся, принялся рассказывать ей о селе, но тетка позвала ее вдруг обедать. А он попросил дозволения у тетки порыться в книгах еще. Сидел в мансарде, перебирая книжки и дожидаясь, когда она, Дина, освободится, и может, они с ней пойдут в ближний лес иль на речку, как вдруг услышал ее шаги. Она сама поднималась к нему в мансарду, и сердце его начало падать, катиться куда-то вниз…

Вот она поднялась, но прошла не к нему, а в соседнюю комнатку, где стояла накрытая вышитым покрывалом ее кроватка.

Вскоре он ощутил ноздрями угарный дымок горячего утюга, запахи глаженья. Дина гладила что-то — готовилась, видно, к гулянке — и весело напевала своим серебряным голоском:

Этот голос ее, и запахи глаженья, и это ее присутствие рядом, за дверью, рождали в нем то особое чувство, которое он испытывал изредка разве что в радостных снах.

Она закончила гладить, ушла, оставляя на чердаке запах горячего утюга и что-то еще свое, милое, девичье, чистое. Не взяв ничего из книг, он тоже отправился потихоньку домой и начал готовиться к празднику. Нагладил рубашку и новые брюки, начистил камаши, оделся и поглядел на себя в висевшее на стене зеркало.

Из стекла, мутноватого и местами уже облупившегося, глянула на него физиономия ладного парня с длинными светлыми волосами, с худощавым и загорелым лицом и зеленоватыми, как молодой крыжовник, глазами. Ворот чистой рубахи выгодно оттенял свежий загар на лице.

Еще раз глянув как бы со стороны на свое отражение, понравился самому себе и с нетерпением стал дожидаться вечера, думая, что на гулянке сегодня, возможно, скажет ей все.

Стадо в праздничный день пригоняли пораньше, чтобы хозяйки до вечера, до начала застолья могли подоить коров, приготовить праздничный стол и принарядиться самим.

Вот уж и стадо прошло в золотистой вечерней пыли, улица заполнялась мычанием коров, блеянием овец, голосами хозяек, зазывавших своих Красавок, Пеструшек, Буренок. Запахло скотиньим потом, парным молоком. Коровы, пыхтя и отдыхиваясь, с неуклюжей грацией ставя задние ноги (мешали набухшие вымена) и призывно мыча, разбредались по дворам, встречаемые своими хозяйками. Последним по улице прошагал долговязый Гаря, деревенский пастух, волоча за собой длинный кнут, на самом конце которого черной змейкой по пыли скользил похлопец из жесткого конского волоса.

Вскоре все стихло, и только из подворотен слышалось звяканье ведер и звуки дойки. Сначала тугие молочные струйки цвенькали в дно пустого подойника чисто и звонко, потом становились всё глуше, шипя, с трудом прошивая вспухавшую шапку молочной пены.

На западе долго еще золотилась заря, гасла по-летнему медленно, неохотно. Гулять начинали, когда темнело, а пока подходившие из других деревень парни и девки рассаживались на бревнах, вели разговоры, курили, плевались семечками.

Но вот из распахнутых окон изб одна за другой принялись вырываться на волю застольные песни. Зазвякала где-то гармошка, за ней — другая, и улица сразу стала полна гуляющими. Парни в небрежно наброшенных на плечи пиджаках и лихо заломленных набекрень фуражках ходили за гармонистом ватагой, отдельно от девок, с видом отчаянным, независимым, и голосили песни про милку или горланили под излюбленную «матушку»:

Вскоре в разных концах деревни играло уже до десятка гармоней. В распахнутых настежь окнах виднелись праздничные застолья, распотевшие красные лица подпивших гостей…

пели визгливые женские голоса.

В другой избе тянули нестройно:

Застольные песни рвались, выпирали на улицу. На улице же девки и парни кой-где сходились в круг возле бревен, завалинок и под гармонь отплясывали «цыганочку», «барыню», танцевали фокстроты и краковяк или только еще входивший здесь в моду дустеп…

Сашка бродил в одиночестве, в стайках гулявших девчат отыскивая глазами Дину. Увидел ее в одной из таких стаек. Девчата в белых праздничных платьях ходили вдоль улицы, взявшись под руки, пели:

Он с Диной встретились взглядами, и она улыбнулась. Держась чуть поодаль, он двинулся следом.

Их стайка, где были и Тонька с Валькой, смешалась, примкнула к кругу, в центре которого под гармонь девки, сменяя одна другую, отплясывали «барыню».

К кругу вдруг подвалил кто-то из местных парней, явно подпивший. Подойдя, взгромоздил свою руку бесцеремонно на белое платье Дины, ей на плечо. Сашка узнал Мажукова Мишку, парня с другого конца деревни, славившегося своей дикой силой, драчливостью.

Было обычным, когда деревенские парни тискали девок. Девки притворно визжали, но втайне были довольны. Но все закипело внутри у Сашки, душной волной подступила ревность. Думал, что Дина брезгливо сбросит сейчас же с плеча тяжелую Мишкину лапу и скажет ему такое, от чего тот будет готов провалиться сквозь землю, а она продолжала стоять и не попыталась даже избавиться от нахала.

Он задыхался, готовый пойти и набить Мишке морду. Но вот Дина взяла наконец-то Мишкину руку своими слабыми пальчиками и отвела ее от себя. Мишка сделал попытку обнять ее снова, но она отодвинулась, что-то ему сказав, и Мишка сразу же сник, отошел и больше уж приставать не пытался.

Вскоре она отлепилась от круга и пошла к дому тетки. Сашка остался стоять, ожидая ее возвращения, не спуская глаз с окон, с крыльца, но свет в окнах теткина дома внезапно погас. Прождал еще с добрый час, но Дина так и не появилась…

Отперев ему дверь, бабка впустила, плеснула ему молока в стакан и принялась угощать остатками праздничного обеда. Сказала, чтоб завтра с утра помог отвести ей телушку-летошницу, которую продала она в местный дом отдыха на берегу Волги.

Он выпил лишь молока, забрался на сеновал и долго лежал недвижно на мягком душистом сене, уставившись в темноту, слушая звуки утихомиривавшейся гулянки.

Одна за другой замолкали гармони, стихали песни и пляски, и только на том конце деревни, где пьяные парни затеяли драку, долго еще шумели и колобродили.