Александр Зеленов - Призвание

— А ну-ко покажь, што ты там начертил, — брал у него альбом Николай, невысокий прикренистый дядя. — Кто это тут у тебя нарисован… Ленин, што ли, аль кто?

— Это пастух, — самолюбиво коробился Сашка, внутренне негодуя, что дядя не мог отличить от Ленина своего деревенского пастуха.

— Ну а это вот што?

— Лавы.

— Под Лопатином, што ли?

— Угу.

— Задают вам, чего рисовать, али сами?

— Сами.

Он садился обедать, опять удивляя родню непомерным своим аппетитом, а после обеда брал с собой книжку, забирался на сеновал и разваливался блаженно на свежем душистом сене.

Книжки он брал по соседству, в доме с мансардой, у тетки той, городской, с которой когда-то играли в детстве и в которую он потом оказался смертельно влюблен. От покойного мужа тетки, мастера-позолотчика, не любившего заниматься крестьянством и почти что все время отходничавшего, оставалась большая библиотека, и, как ни растаскивали ее местные книгочеи, в ней немало и оставалось еще. В свое время Сашка перечитал здесь отца и сына Дюма, Луи Жаколио, Киплинга, Рейдера Хаггарда. В книжных шкафах в мансарде, сделанных собственноручно хозяином, еще хранились переплетенные по годам комплекты старинных журналов «Нива», «Родина», «Развлечение», «Всемирная иллюстрация».

В самый день праздника, испросив разрешения у тетки, Сашка забрался в мансарду и закопался там в книжках. Закопался настолько, что лишь краем уха расслышал, как к тетке явились гости, — в комнатах слышались возгласы, поцелуи и смех. Он слушал все это вполуха, пока не раздался звонкий серебряный голос, который не смог бы он спутать ни с чьим другим. Голос спрашивал тетку, кто это там шуршит у нее наверху. «Да Сашка, Митревны внук, — отвечала тетка. — Книжкам антиресуется, книжки пришел посмотреть».

Заколотилось, застукало сердце, он больше не мог, был не в силах сидеть. Но как подойдет он к ней, что он ей скажет? Как отнесется она к тому, что у них было когда-то, в детские годы? Да и помнит ли это она?..

Со сладким ознобом в сердце спустился по лестнице вниз, но успел лишь увидеть край ее белого платья, мелькнувшего на крыльце.

В доме, в переднем углу под иконами, торжественно восседали ее родители — отец, усатый фабричный мастер, и полноватая крупная мать, принаряженные по-праздничному. Оба чинно вели с теткой беседу.

Стеснительно поздоровавшись с ними, он показал ее тетке взятые книги и сразу же заспешил на улицу, надеясь еще увидеть ее, но на улице было пустынно, из конца в конец — ни души.

Отнес книги домой и по прежней ребячьей привычке забрался на бабушкину черемуху, пышную, о четыре ствола, забрался повыше, откуда проглядывалась вся улица, и, время от времени шаря глазами, не покажется ли она, стал набивать свой рот сладкой и терпкой ягодой.

Не заметил, когда под черемухой оказались трое девчат. Две из них, Тонька и Валька, были здешние, деревенские, третьей же оказалась она. Тонька и Валька, задрав кверху головы, сразу же принялись канючить, чтоб сбросил им кисточку. Она же стояла в сторонке, отличаясь от них своим городским видом, и не глядела на Сашку.

— Лови!!

Целая пригоршня спелых кистей шлепнулась у ее ног. Девчонки тут же схватили, мигом управились с нею и уже снова тянули к нему запрокинутые просящие лица: «Санечка, миленький, скинь нам еще!.. Нет, не эту, а вот что повыше, там поспелее…»

Он ловко пробрался к вершине и начал бросать им кисти одну за другой, стараясь, чтоб падали ближе к ее прорезинкам, но она не глядела по-прежнему на него, а глядела куда-то в сторону, мимо…

Вскоре все ягоды были оборваны, спелые кисти чернели только на самой вершине, но выше взбираться было опасно, вершина могла обломиться. Он уже падал однажды с этой черемухи, помнил, как обломился под ним неожиданно сук и он ощутил под собой пустоту, как падал, хватаясь руками за воздух, пока не повис, зацепившись случайно рубахой, у самой земли. Но это сейчас не имело значения, и он в сладком ужасе риска взлетел на вершину, желая лишь одного — чтобы ловкость эта его была ею замечена.

Одной рукой держась за вершину, раскачиваясь отчаянно, другой он принялся ловить самые спелые кисти и сбрасывать их по-прежнему только к ее ногам, стараясь встретиться с нею глазами, увидеть в ответ ее любовно мерцающие глаза.

«Ой, упадешь!.. Слезай!!» — визжали внизу девчонки. А он, упоенный собственной смелостью, испытывая необычайный подъем, раскачивался все шире, отчаяннее, словно бы обретя невесомость, и черемуха, на удивление, держала его, лишь иногда потрескивая предупреждающе.

«Ну взгляни же, взгляни!! — молили его глаза. — Неужели же ты не видишь, для кого я стараюсь?..»

И вот наконец-то он встретил эти глаза, глядевшие на него, как ему показалось, с испуганным восхищением, и это еще прибавило смелости. Так хотелось ему передать свою к ней любовь, что ради нее он готов был взобраться сейчас хоть на самое небо. Понимала ли, чувствовала ли она? Или, может, ему показалось, что глаза ее засветились на миг этим новым, ответным светом?..

Он продолжал охотиться за кистями, демонстрируя всю свою ловкость, удаль, бесстрашие, когда снизу ему закричали:: «Спасибо, нам больше не надо!.. Слезай!»

Он спустился с пьяно кружившейся головой и встал на слегка дрожавшие ноги, пытаясь им улыбнуться, но чувствуя сам, как побледнело его лицо и улыбки не получается.

— Ты не ушибся? Смотри, у тебя тут кровь…

Они окружили его. И только когда он увидел разорванную рубаху, бурые пятна на ней и змейкой стекавшую красную струйку с предплечья, понял, что вгорячах рассадил где-то руку.

Дина, вытащив из кармашка вышитый носовой платочек, наспех перевязала ранку и побежала за бинтом и йодом к тетке.

— Больно тебе? — то и дело справлялись участливо девки.

Он молчал, улыбался и тряс отрицательно головой, готовый заново лезть еще хоть на сотню черемух, только бы вновь ощутить на себе прикосновение тонких ее и прохладных пальцев.

Ее родители отдыхали с дороги, а они сидели вдвоем на ступеньках крыльца, и Дина заботливо спрашивала его, не болит ли рука. Рука побаливала немножко, но это с лихвой искупалось ее присутствием.

Разговор не вязался, оба испытывали смущение. Оказалось, она уж закончила медицинскую школу и была направлена на работу. Куда — сама еще точно не знает, знает только, что на один из сибирских курортов.

Он заметил, что лучше бы в Крым, где этих курортов уйма и где много солнца и море. Она отвечала, что лучше, конечно, но их посылают туда, куда нужно, а не куда им захочется.

Обменявшись такими словами, оба усиленно напрягались, о чем говорить дальше. Она наконец сказала, что слышала от своей тетки, будто он учится на художника.