Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— То есть как это — как у злых собак? Вы это что?..

И икнул опять.

— В первый раз вижу, — невозмутимо подтвердил Иван Иванович.

Философ вернулся в дом и долго смотрелся в зеркало, открыв рот.

Догнав нас у реки, где у горки стояли сараи и около них разваленные стога соломы, он сказал доктору, что и сам в первый раз видит, но что его нёбо действительно черное. В это время в стороне, недалеко, прямо на него вылетела из кустов ивняка стайка куропаток. Философ не растерялся и, выстрелив дуплетом, убил трех куропаток. А доктор Иван Иванович — одну. Все поздравляли охотников с удачей.

За обедом жареные куропатки, зимой! Какая редкость! Охотники разговорились. Василий Сергеевич говорил, что куропатки, в сущности, дикие куры и что он раз в лесу убил петуха, который-де, сидя на дереве, кричал по петушиному «ку-ка-ре-ку».

Охотники усомнились. Но доктор Иван Иванович уверял, что помеси в природе много. Много разнообразия.

— Вот, — говорит, — у Васи, — показал он на Василия Сергеевича, который, сидя за столом, сосредоточенно пил гонобобелевую [45] гонобобелевая, гонобобель — то же, что голубика; в народе ее называют также пьяной ягодой. настойку. — Вот, — говорил Иван Иванович, — у него собака Шутик, породы неизвестной, а с морды вроде как кошка, и усы кошачьи, ловит мышей.

— Это верно, — согласился Василий Сергеевич. — Ее и прозвали — мышеройка. На охоте отличная собака, дивное чутье. Как нору мышиную увидит, то сейчас рыть. Я уж ее и бил, уж и не знаю — ничем не отучишь. Поймает мышь и съест. Кошачье что-то.

— В природе, — заметил философ-брюнет, — многое перепутано. Я сам, например. В моем роду были ханы, восток, Евразия. Род наш идет от Чингисхана.

— Вот и понятно теперь, — заметил гофмейстер, — вы были кочевники. Набеги, грабежи. Чувства собственности и не было…

— Далось вам это чувство собственности, — с досадой возразил философ. — Меня гораздо больше беспокоит — почему у меня нёбо черное?.. Тень, что ли, так падает или съел какую-нибудь дрянь?..

И он снова озабоченно пошел к зеркалу…

Это было во время революции. В Москве было голодно, трудно было достать хлеб. Деньги стали мало стоить. Стало трудно на них что-либо приобрести.

Вот в это время меня позвал к себе на дачу один знакомый агроном. Он жил в Тверской губернии, недалеко от озера. Говорил: «Приезжайте, там у нас все есть — и хлеб, и молоко, и баранина, и рыба». Сын его, Егорушка, был в московской Школе живописи и кончил архитектурные курсы. Он рассказал мне, как проехать, и пообещал на станцию мне выслать лошадь. От станции ехать четырнадцать верст.

Я собрался. Егорушка Иванов мне дал свой адрес в Москве и сказал, что похлопочет насчет билета, — достать билет для поездки по железной дороге было тогда трудно, почти невозможно, но так как я был «трудовой элемент», то он надеялся, что билет достанет.

— Очень хорошо, — говорил он, — что вы едете к нам. Я дам знать туда и сам скоро приеду. Вас встретит моя жена. Она — дочь вашего знакомого агронома.

— Как это? — спрашиваю я. — А ведь вы мне говорили, что это ваш отец?

— Нет, — говорит Егорушка, — вы смешали, это мой тесть.

«Ну, все равно», — думаю. И через три дня пошел к нему узнать насчет билета на железную дорогу. Пришел на Поварскую, в Кругликов переулок, дом 14. Смотрю — знакомый дом: я бывал в нем, там жил мой приятель, художник Янышев. Он умер, и отсюда его выносили в гробу.

Вспомнил я грустную утрату, поднялся по лестнице к квартире покойного. На двери, по-прежнему, дощечка — «Янышев». Позвонил. Дверь мне открыла Мария Ивановна — жена моего приятеля.

— Здравствуйте, Мария Ивановна, — сказал я, входя.

— Вы к Иванову? — спрашивает Мария Ивановна, — только его дома нет. Входите. Садитесь, вот чай готов. Только, конечно, из мяты. Чая настоящего нет, и сахару нет.

Пью мяту и говорю Марии Ивановне, что вот еду в Тверскую губернию к знакомому, он — тесть Иванова, погостить. Там, говорят, хлеб есть и молоко — все. И спрашиваю:

— Не знаете ли, достал ли он мне билет?

Мария Ивановна смотрит на меня, и глаза у нее круглые.

— Что это говорите? — изумляется она. — Какой тесть? Он женат вот уже три месяца на моей дочери Ане…

— Вот как!.. странно… — пробормотал я, не зная, что сказать. — Значит, он с той развелся…

Мария Ивановна встала из-за стола и, волнуясь, сказала:

— Что вы, он и женат никогда не был. А вы его когда видели?

— Да третьего дня, — отвечаю я.

— И он вам говорил, что женат и что там его жена?

— Да… — говорю. — Он еще сказал, что его жена меня там на станции встретит…

— Что такое? — удивлялась Мария Ивановна. — Вы что-то путаете.

— Не знаю, — говорю, — вот адрес.

Она взглянула на адрес.

— Да, адрес наш… Господи, да что же это такое? Вы говорите, женат?.. Я не знаю, что и думать… Не слыхала я этого… Он не говорил, что был женат.

— Действительно, тут какая-то путаница…

Я как-то неловко распростился с Марией Ивановной и вышел. Иду по лестнице вниз и вижу: на площадке, на двери, дощечка: «Иванов». Решил узнать, не тут ли Егорушка Иванов. Позвонил. Дверь открыла дама высокого роста, дородная, пожилая. Я спрашиваю:

— Что, господин Иванов дома?

— Нет, — говорит, — он в отъезде.

— A-а… в отъезде? Скажите, он не в Удомлю ли уехал, к себе?

— Нет, — отвечает дама. — Войдите, пожалуйста. Вы господин Коровин?

— Да, — отвечаю.

— Вот как я рада познакомиться! Входите, пожалуйста… Он так много говорил нам о вас. Прошу — войдите. Он уехал достать чего-нибудь: муку… знаете, время такое. На неделю уехал.

— Он, вероятно, поехал в Тверскую губернию, к жене и тестю, — говорю я, входя.

— Как — к жене? — удивилась дама. — Что вы? Он же женат на моей дочери. Войдите, вот его комната, где он работает.

Хорошая комната, линейки, треугольники. Видно, что архитектор живет. Дама показывает мне карточку в рамке.

— Вот это моя дочь — его жена, два месяца, как они поженились.

На столе в рамке вижу и его фотографическую карточку.

— Вот, значит, дочь ваша в Удомле у отца сейчас, — говорю я.

— У какого отца? — удивляется дама. — Я вдова, мой муж уже десять лет, как умер… Что вы говорите? Вы меня путаете!.. Разве он был женат?

— Нет… — путаясь сам, отвечаю я. — Не знаю точно, только он звал меня поехать к его тестю… Говорил, что меня на станции встретит его жена, приедет за мной, может быть, даже на тройке. Вероятно, это ваша дочь, не иначе… Ведь она там теперь?

— Да нет, что вы… Она придет со службы в шесть часов. Она здесь, в Москве, служит по продовольствию, карточки выдает. Он ей и место это нашел…

Придя домой, я нашел у себя письмо от Иванова. Он писал:

«Жалею, что не застал, оставляю разрешение на получение железнодорожного билета. Выезжайте в эту среду. Буду ждать утром на станции».