Иван Сабило - Последние каникулы

Федор вошел в зрительный зал — народу много, но есть и свободные места. На сцене, в разных углах ринга — боксеры. Судья в ослепительно белом костюме быстро идет в нейтральный угол, повернул голову, что-то сказал хронометристу за столом жюри — тот улыбнулся, как Вронский, «сплошными зубами», и посмотрел на секундомер. Один из боксеров легонько подскакивал, другой, положив руки в коричневых перчатках на канат, тщательно втирал канифоль в подошвы боксерок. Все тут было обыденным, привычным для глаза, и только инородными телами казались застывшая возле сцены телекамера и прильнувший к ней длинноногий оператор с наушниками на голове.

Тренера Федор увидел сразу — Виктор Кузьмич с полотенцем в руке стоял у стены и, заметив Опалева, махнул ему, чтобы подошел.

— Как настроение?

— Я готов, — сдержанно ответил Федор.

— Две пары посмотри, потом иди в раздевалку. Разминку проведешь сам, а перед боем я возьму тебя на «лапу». Надо выиграть, Федя. Выиграешь — ты первый номер в сборной города, значит, именно ты работаешь с поляками!

«…Батя из Антарктиды возвращается», — неожиданно вспомнил Федор. Было что-то непостижимое в этих словах. И дело не в Антарктиде, а в том, что у Кольки Груднева был «батя» и он бежал его встречать. У Федора тоже был отец, и он когда-то бегал встречать его с работы, еще совсем малышом, детсадовцем…

— Пошли сядем, — позвал Виктор Кузьмич, заметив два свободных места.

— Первый раунд! — объявил судья-хронометрист и ударил в гонг.

Несколько секунд тренер и ученик следили за боксерами. Федор думал о том, что сегодня он готов как никогда. Осталось победить только одного, только Митько. Мысленно он представлял его на ринге — в красной шерстяной майке и кремовых атласных трусах, — он почти не передвигался по рингу, держал перчатки на уровне живота, открыв голову и почти все туловище для ударов противника. Говорили, что так когда-то работал олимпийский чемпион Енгибарян: вроде бы все просто для соперника — только попадай, а попасть невозможно; вроде бы все открыто, протяни руку и достанешь, а достать невозможно. Потому что со всех сторон сыплются удары, словно у Енгибаряна-Митько не две руки, а целых четыре!

«Сегодня я знаю, как с ним работать, — на отходах! Пусть он идет, а я встречу. В третьем раунде сам пойду, я бегал по утрам, у меня дыхания хватит… «Батя из Антарктиды возвращается…» Я же знал, что у него батя ходит в Антарктиду, но почему именно сегодня укусила меня эта фраза? Что в ней особенного?..»

— Слабоват трудовичок, — сказал тренер о боксере из «Трудовых резервов», — оба слабоваты, как им удалось проскочить в финал?

Повернулся к Федору, чуть слышно заговорил:

— Давно хочу спросить: как твои отношения с отцом?

— Никак. Я его целую жизнь не видел, — весело отозвался Федор, зная, что Виктор Кузьмич перед боем всегда задавал какие-нибудь «не те» вопросы — снимал напряжение.

— Плохо, брат, у отцов есть нечто такое, что передается сыну незаметно и не вдруг, а годами, десятками лет. А потом это незаметное становится необходимым стержнем…

— Знаю, знаю! — засмеялся Федор, обнимая Виктора Кузьмича за плечи. — Вы специально придумали тему, чтобы я не мандражировал, верно?

— Помню, я был еще пацаном, — не обратив внимания на его слова, продолжал Виктор Кузьмич, — отец уехал за Урал — искал там полезные ископаемые, а я с матерью и младшим братом Эдиком жил в Пушкине, рядом с парком. Старшие пацаны стали учить меня бросать камень не «по-девчоночьи», как я бросал, а «по-мужски». Долго учили, показывали, как размахиваться, как руку сгибать, как ноги ставить, — ничего не выходило. Я жутко переживал, что такой неумеха. Приехал отец, пошли мы с ним в парк, я там начал шишки бросать, а он посмотрел и говорит:

— Не так, сынок, нужно с захлестом!..

Только одно слово сказал, а затем бросил шишку. И все. И у меня получилось. До сих пор чувствую, будто весь он в ту легкую минуту передался мне.

Виктор Кузьмич посмотрел на Федора — понимает ли? Но тот сидел не шелохнувшись, смотрел на ринг. Моргнул и как бы между прочим сказал:

— Отец — это хорошо… Коля Груднев побежал своего встречать. Но это хорошо, когда он есть. А мне безразлично, мама рассталась с отцом, когда мне было семь лет. Потом они пытались наладить, вернее, отец пытался, но ничего не получилось. Даже теперь я толком не знаю, почему они расстались… Вскоре мама замуж вышла за военного летчика, и отец даже писем не присылал. А когда отчим разбился, он приехал.

— Ты разговаривал с ним?

— Нет. Я ушел из дому. Может, даже месть была, не знаю.

— Месть отцу?

— Я ведь помню, как завидовал пацанам, у которых были отцы… В школе один гаденыш издевался, был старше меня и вечно — со своими «мальчиками». Я ничего не мог сделать, я превратился в жалкое существо, в самого несчастного школьника на свете. Потом он бросил школу и куда-то исчез — говорили, подался на стройку, где-то под Ленинградом. Я долго его не видел. А сегодня встретились — маленький, хилый, без слез не взглянешь…

— Ты считаешь, отец мог вступиться за тебя?

— В том-то и дело, что не мог, он мне был нужен для другого…

К ним подбежал Володя Дубинский, попросил тренера, чтобы тот разрешил ему посекундировать Бардина, но Виктор Кузьмич отказал — у Бардина сложный противник.

— Все, пора, — сказал он Федору. Перекинул полотенце через плечо и пошел по проходу. Федор двинулся за ним и неожиданно увидел Митько, а рядом с ним — кто бы мог подумать! — пристроился Арик. Оба молчали, смотрели на сцену.

— Твой Митько! — шепнул Дубинский.

Федор хотел пройти мимо, не собираясь разговаривать с противником до боя, — все слова в такую минуту покажутся фальшивыми, кроме того, Митько — признанный лидер, и, разговаривая с ним, ты себя почувствуешь так, будто просишь в долг. Но Митько сам повернул голову и посмотрел на Федора. Его продолжительный взгляд был внимательным и чуть-чуть насмешливым. Легонечко задел коленом Арика, тот встрепенулся и тоже посмотрел на Федора. И сострадательно произнес:

— Шел бы ты домой, Федя, а то мне страшно за тебя.

Митько смотрел на него, потом переводил глаза на Федора, и было видно, как в этих глазах вспыхивали радостные огоньки. В Опалеве росла ненависть к Арику: раньше этот удалец сам расправлялся с теми, кто послабее, а теперь находил самых сильных и грозил уже не своими кулаками.

— Ринг покажет, — сказал Федор и сразу возненавидел себя за эти слова, потому что все-таки поддался на провокацию.

— Можно и вне ринга попробовать, — засмеялся Митько.

— Вне ринга попробовать, ох-хо! — бесстыдно веселился Арик, восхищенный ответом своего кумира.