Джика Ютеш - У нас в Крисанте

Тетка вздрогнула, побледнела и от волнения стала даже заикаться.

— Да что вы такое говорите, господин Бэкэляну? Откуда мне еще двадцать монет взять? Думаете, господин Кристу был таким щедрым? Вот все мое богатство. Эти десять золотых он мне дал для мальчика. Пожалел, видать, ребенка…

— Гм! — вновь недоверчиво откашлялся гость. — Слабо верится, что старый барин стал таким жалостливым. Не пожалел бы он мальца за сходство с Емилианом! Емилиан был круглым идиотом! Со своими бандитами из Железной Гвардии пустил по ветру целое состояние! Он и моего Бебе́ завлек в политику и испортил ему карьеру! — процедил сквозь зубы Бэкэляну, багровея от злости. — Была бы ему от этого хоть какая-нибудь польза!.. — крикнул он в сердцах и, пошарив в кармане, дрожащей рукой вытащил еще одну пачку денег. Новые шелковистые кредитки ласково зашелестели. — Вот еще пять тысяч!

Но тетка и бровью не повела.

— Бери, говорю тебе, бери, пока не поздно! — прошипел Бэкэляну. — А вдруг воскреснут покойники? Пожалеешь, что упустила случай, да поздно будет…

Слова эти прозвучали как угроза. Почувствовав, что они попали в цель, Бэкэляну быстро протянул руку и схватил узелок, который Олимпия Бреб вытащила из-за пазухи. Тетка облокотилась о стол и неожиданно завела разговор совсем о другом:

— Господин Бэкэляну, я уж давно хотела вас спросить об одном деле. Вот в Присэкань возвратился с войны один мужик — Апетрикэ. Он еще заходил к старому барину о земле потолковать. Так вот его жена во время войны получила извещение, что он погиб на фронте. Она поминки по нем справила, ей даже пенсию как вдове стали платить, а он потом вернулся. Живет себе припеваючи, да еще чуть ли не главным в деревне стал. Люди его слушаются больше, чем раньше старосту. По его наущенью поделили поместье Паула Попеску, а теперь он еще надоумил их вести хозяйство всем вместе, устроить колхоз, как у русских…

Бэкэляну, казалось, и не слушал, что говорит ему тетка. Кончики узелка были крепко затянуты, и он изо всех сил старался развязать тугой узел. Наконец это ему удалось, и Бэкэляну осторожно высыпал монеты на стол.

— Что вы делаете, господин Бэкэляну? — испугалась тетка. — Не ровен час, явится Гаврила. Да он убьет меня, ежели узнает!

Бэкэляну прикрыл монетки уголком скатерти, старательно все пересчитал и, попробовав каждую на зуб, молча собрал все в кучку. Он как будто и не замечал, с каким волнением ждет Олимпия ответа. Потом не спеша снова завязал их в тряпочку, спрятал узелок во внутренний карман своего довольно потертого пиджака и тихим, ровным голосом произнес:

— Ну, в добрый час…

Но тетка Олимпия прикусила губу и спросила напрямик:

— А может, такое случилось и с молодым барином? Вдруг Емилиан не помер и пожалует к нам? Только я думаю, что старый барин должен был бы знать, что сын остался в живых.

Лоб господина Бэкэляну покрылся испариной, но он притворно рассмеялся и бросил мрачный взгляд на Олимпию.

— Вот что, кума, у дверей подслушивать не полагается, а то и до беды недолго.

Олимпия поняла, что Бэкэляну испугался. Испугался, что она слышала его последний разговор с барином, и обрадовалась. Со злобой посмотрела она ему прямо в глаза и протянула стакан вина:

— Заплатите мне еще пять тысяч, господин Бэкэляну!

Но Бэкэляну отстранил стакан:

— Охотно заплатил бы, да у самого нет! Будь умницей — я всегда считал тебя умницей — и никому ничего не говори! Какое тебе дело до Емилиана? Боишься, как бы он не воскрес и не потребовал свое золото? Или, может, боишься, что милиция нагрянет?

Олимпия Бреб вздрогнула и в испуге уронила на стол пачку кредиток.

— А по какому праву он их у меня будет требовать? — пролепетала Олимпия. — Это деньги ребенка, и милиции тут соваться нечего. Какие у меня могут быть дела с милицией?

Бэкэляну поудобнее уселся, взял стакан и сразу его осушил.

— Милиция найдет, к чему придраться. Ты и сама это прекрасно знаешь. Правильно поступила, что ничего не сказала Гавриле. Умница! — усмехнулся он. — Только не лезь на рожон. Я-то тебе всегда помогу. А ты молчи как могила. И остерегайся Томеки! Он что-то пронюхал и наболтал майору милиции. Что он мог ему рассказать? — словно про себя, шепотом размышлял Бэкэляну. — Меня даже в милицию вызывали. Это уж после смерти господина Кристу. Спрашивали о моем сыне. Ну, я им сказал, что сын работает зубным врачом в другом городе, в Пя́тра-Нямц. Что им от него надо? За те глупости, что он в молодости натворил, сын уже расплатился — просидел два года в тюрьме. Думаешь, они успокоились? Не прошло и месяца, а меня опять в милицию вызывают. «Ваш сын ничего вам не писал?» А он мне не пишет. Зачем ему писать? Отец и мать ему теперь не нужны! Я его вырастил, обучил на зубного врача, на что ему теперь какой-то жалкий лавочник? Он и в самом деле мне не пишет, скотина этакая! Ну, а раз не пишет, то и я знать его не хочу!.. Вот так! Да и раньше, когда писал, никогда даже о моем здоровье не спрашивал. В каждом письме только одно: «Пришли денег!» А последний раз в милиции меня спросили и об Емилиане. Ну, я их и отослал на кладбище, пусть, мол, полюбуются мраморным памятником. — Лицо господина Бэкэляну снова покрылось испариной. — С тех пор они оставили меня в покое. Вот уж прошло восемь месяцев… Но я все равно перееду в Бухарест. Нечего им знать, где я живу. Они и не пронюхают, где я! У моей жены там домик — наследство от родителей. Будем жить там тихо, мирно… Да и кем я был? Несчастным лавочником! Чего они от меня хотят? Все-то мое достояние — две руки: левой покупал, правой продавал. Я не отвечаю за то, что мой сын полез в политику. А сам я никогда политикой не занимался. Кто занимается торговлей, тому в политику лезть нечего. Для нас, купцов, самое главное — покупатель, будь он хоть черт с рогами. Разве я заставлял Бебе стать фашистом? Во всем виноват Емилиан. Это он вскружил ему голову и испортил парня бешеными своими деньгами. А я давал сыну только самую необходимую сумму на ученье в университете!.. Хотел, чтобы стал зубным врачом. Эх, будь он неладен, балбес эдакий!

Но тетка молчала. Ей хотелось только, чтобы гость поскорее ушел. Весть о том, что Бэкэляну вызывали в милицию, напугала ее до полусмерти. Только бы он поскорее ушел! А главное — чтобы никто не узнал о его посещении, даже Гаврила.

Бэкэляну наконец понял, что с той минуты, как он выложил на стол пачку денег, ему здесь не место. На бледном, застывшем лице женщины можно было прочесть ничем не прикрытую ненависть.

Он было совсем собрался уходить, как вдруг заскрипела калитка, и во дворе раздались тяжелые шаги. Купец замер и, видно, только теперь понял, какая ему грозит опасность.

— Это Гаврила, — прошептала побелевшими губами Олимпия. — Вы лишнего не болтайте, — предупредила она лавочника, направляясь к двери.