Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Мистер Гонт взял ее руку, еще больше смутился и замолчал.

Когда они приехали в Росу, Мод протанцевала с лавочником две кадрили и подошла к Мэй:

– Я с мистером Гонтом пойду немного погулять. Мы ненадолго, – сказала она.

Мэй из окна видела, как две фигуры шли по пляжу, залитому лунным светом.

Толстяку, который являлся кавалером Мэй, – его звали мистер Уайлдер – тоже хотелось идти гулять со своей дамой, но он никак не мог решиться просить о такой милости.

Он закурил сигару и держал ее в руке, вытянутой за окно, изредка потягивая ее и выпуская дым в окошко.

Он начал рассказывать о съезде рыцарей Пифии в Кливленде, о катании в автомобилях, о банкетах, данных в честь делегатов деловыми сферами Кливленда.

– Это было одним из величайших событий в городе, – сказал он. – Там присутствовал мэр города и один сенатор. Да, потом там был один толстяк, который рассказывал такие вещи, что все покатывались со смеху. Он был тостмейстером и не переставал рассказывать анекдот за анекдотом.

Он, Уайлдер, не в состоянии был даже есть, до того у него бока разболелись от смеха.

Уайлдер пытался вспомнить один из анекдотов, слышанных от веселого тостмейстера.

– Два фермера, – начал он, – отправились в Филадельфию на съезд баптистов. А в то же время в Филадельфии происходил съезд пивоваров. И фермеры ошиблись адресом и попали не туда, куда следовало.

Мистер Уайлдер вдруг оборвал рассказ, высунулся из окна и начал усиленно курить.

– Вот я и забыл, что было дальше, – закончил он.

Он вдруг вспомнил, что этот анекдот вовсе не предназначался для дам.

«Черт меня возьми! Чуть было не влопался!» – подумал он.

Мэй переводила глаза со своего кавалера на танцующие пары. Страх все время мелькал в ее глазах.

«Знает ли здесь кто-нибудь меня? Знает ли кто-нибудь об истории с Джеромом Гадли?»

Страх, подобно маленькому грызуну, вселился в ее душу. Две краснощекие девушки, сидевшие поблизости, зашептались, и одна из них взвизгнула: «О, я этому не верю!» Затем обе стали хихикать. Мэй повернулась и посмотрела на них, и в это время ее сердце сжалось. Молодой батрак с лоснящимся красным лицом, с белым платком, повязанным вокруг шеи, подозвал другого, и они оба вышли за дверь. Они зашептались, потом послышался смех. Один из них повернулся и посмотрел на белое, как мел, лицо Мэй, потом они закурили сигары и вышли.

Мэй ни слова ни слышала из того, что лавочник Уайлдер рассказывал о своих приключениях в Кливленде.

«Они меня знают, я уверена, что они меня знают. Они слыхали про эту историю. Что-то ужасное случится со мной раньше, чем мы уйдем отсюда», – думала она.

Раньше ей сильно хотелось побывать в таком месте, как сейчас, где много незнакомых людей, чтобы находиться среди них без страха и опасений.

До инцидента с Джеромом Гадли, до того, как она оставила мысль стать учительницей, Мэй много думала о том, что стала бы делать, если бы была учительницей. Все было высчитано до мельчайших подробностей. Она найдет место учительницы где-нибудь в городке или в деревне, подальше от Бидвелля и семьи Эджли, и там она будет жить своей собственной жизнью. Там ее семейные связи не будут играть никакой роли, и она сумеет прочно стать на ноги. Как бы то ни было, это будет большим шансом в жизни. На новом месте будет отдано должное ее уму и способностям, и она сможет посещать танцы и прочие общественные собрания. Как учительница, как человек в некотором роде ответственный за будущность детей, она будет получать приглашения от их родителей.

Единственное, в чем она нуждается, это в возможности попасть в общество людей, не знающих ее, не бывавших в Бидвелле и не слыхавших о существовании семьи Эджли.

Тогда она покажет, на что она способна! Она пошла бы – ну, скажем, на танцы или в гости в дом, куда много народа собралось повеселиться. А она, Мэй, будет ходить кругом, говорить умные вещи, смеяться и овладеет всеобщим вниманием. Какие умные фразы складывались в ее быстром уме! Она будет играть словами, словно маленькими острыми мечами. Сколько раз рисовала себе Мэй, что попадет в такое общество. Разве ее вина в том, что повсюду она становится центром внимания? Но несмотря на то, что она будет играть такую видную роль в любом обществе, она все же останется скромницей. Конечно, она никогда не скажет ничего такого, что могло бы кого-нибудь обидеть. Нет, она ни в коем случае этого не сделает! В этом не будет ни малейшей необходимости. Все будет происходить весьма чинно. Она прислушается к беседе нескольких человек, встанет, подхватит нить разговора и вставит свое слово. Все будут изумлены. Ее взгляд на любой предмет всегда будет отличаться ошеломляющей новизной и исключительным интересом для слушателей. Ведь ее мозг так быстро работает, и ей легко удается во всем разобраться.

С головой, наполненной фантастическими помыслами о своей особе, производящей фурор в обществе, Мэй повернулась в сторону своего кавалера. Тот был ошеломлен ее полным равнодушием к нему и мужественно делал попытки вспомнить все те остроты, которых он наслушался в Кливленде. Много анекдотов было «для курящих», и их нельзя было рассказывать даме, но некоторые были «легальные». Он даже запомнил один из разряда «легальных» и хотел ей рассказать.

Мэй было ужасно жаль его.

Толстяк не мог вспомнить ни начала, ни конца.

– Да, – начал он, – однажды в купе поезда сидели мужчина и женщина. Кажется это было на дороге Берлингтон – Огайо. Впрочем, нет, это было на дороге Озерного побережья. Хотя возможно, что это было на Пенсильванской дороге. Что такое сказал этот господин даме? Запамятовал я. Что-то о собаке, которую женщина пыталась спрятать. Там не разрешают возить собак в пассажирских вагонах. Произошло что-то ужасно забавное. Не помню только, что именно. Но я чуть было не лопнул со смеха, когда мне это рассказывали.

«Если бы я слыхала то же самое, – думала Мэй, – я бы уж сумела рассказать».

Она представила себе, как сама рассказала бы этот анекдот о мужчине, женщине и собаке. Как она сумела бы его приукрасить легкими, удачными штрихами! Тот остряк в Кливленде, возможно, хороший рассказчик, но она превзошла бы его. Мэй начала рисовать себе этот анекдот, но вдруг прежний страх, мучивший ее в течение всего вечера, снова овладел ею, и она забыла и господина, и женщину с собачкой в купе поезда.

Мэй снова начала вглядываться в лица присутствующих и каждый раз при входе нового человека вздрагивала.

«Вдруг сюда зайдет Джером Гадли», – подумала она, и от этой мысли ей стало дурно. А ведь это могло случиться. Джером был молодой человек, холостяк и, наверное, бывал в таких местах, как театр и балы; он каждую минуту мог войти в этот зал, где она теперь сидит, и приблизиться к ней. Там, на земляничном поле, он вел себя так нагло и не задумывался над словами, и если он придет сюда, то прямиком подойдет к ней и скажет: