Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Мэй и Сид вышли на улицу, и только тогда, когда они уже подошли к самому пляжу, силы начали возвращаться к ней.

Она продолжала шагать рядом с ним по белому песку.

– Не бойся, душенька, я тебе ничего не сделаю, – обратился к ней Сид.

Мэй нервно засмеялась, и он несколько ослабил тиски на ее руке.

Тогда Мэй с радостным воплем отпрыгнула от него и быстро подняла толстую палку, которую прибило к берегу залива. Палка со свистом опустилась на голову Сида; он зашатался и упал на колени.

– Ты – ты! – начал он заикаясь, а потом крикнул: – Эй, сюда, ребята!

Двое из товарищей, стоявших в дверях, бросились к нему. Бешено размахивая палкой над головой, Мэй пробежала мимо них, не сознавая, что делает, и снова ударила Сида палкой.

То, что сейчас происходило, было почему-то связано в ее мозгу с историей в лесу с Джеромом Гадли. Это было повторением. Сид Гульд и Джером Гадли были одним лицом, они означали одно и то же. Они были воплощением того непонятного и страшного, с чем она столкнулась уже однажды и с чем ей предстояло бороться. Они являлись тем, что уже раз нанесло ей поражение и овладело лучшим, что было в ней. Она однажды сдалась и тем самым закрыла врата, которые вели в ее сказочный терем; тот терем, который был ею самой, чьи стены хранили ее тайну и жизнь…

Тогда в лесу произошло нечто невыразимо мерзкое-что именно, она не могла понять, – и это не должно вновь повториться! Она была ребенком и ничего не соображала, но теперь она поняла, что не должна позволить грязным лапам дотрагиваться до себя.

Ею овладел безумный страх перед людьми. Правда, имелась Мод Велливер, с которой она пробовала подружиться, и Лиллиан, которая хотела быть ее сестрой и помочь ей на жизненном пути. Но Мод была сама еще ребенком и ничего не знала, а Лиллиан была груба и тоже ничего не понимала в жизни.

Мэй инстинктивно приравнивала всех мужчин к Джерому Гадли. Мужчинам чего-то нужно от женщин, этого искал Джером, а теперь, в свою очередь, Сид Гульд. Они ничем не отличались от всех Эджли – от Лиллиан, Кейт и братьев, – которые напролом шли к намеченной цели.

Это было чуждо ее натуре, и она решила, что никогда больше не будет иметь ничего общего с такими людьми.

– Я никогда больше не вернусь в Бидвелль, – снова и снова повторяла она, продолжая бежать изо всех сил по смутно освещенному пляжу.

Друзья Сида Гульда, прибежавшие из зала на помощь, не могли себе представить, чтобы эта тщедушная девушка, которая покорно пошла с Сидом, могла сбить его с ног. Увидев, что он катается по земле, охая и изрыгая проклятья, – второй удар Мэй попал в голову и вместе с парами алкоголя свалил его с ног, – они решили, что кто-то пришел ей на помощь. Подбежав ближе, они не обратили ни малейшего внимания на Мэй, бешено размахивавшую палкой, и стали искать ее воображаемого защитника. Затем двое из них пустились за нею в погоню, а остальные вернулись в зал, пылая яростью.

Группа молодых фермеров столпилась у выхода. Кэл Мошер со всего размаха ударил одного из них кулаком в лицо и крикнул:

– Прочь с дороги! Мы сейчас весь этот зал разнесем!

Мэй продолжала бежать вдоль берега, как испуганный заяц, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться. Из танцевального зала доносился смешанный гул страшных криков и проклятий. По ее пятам бежали двое преследователей, но виски начало оказывать действие, и один из них упал.

Вскоре Мэй добежала до одного места, где зимние штормы выбросили на берег огромные бревна и коряги, и там, у самой воды, она увидела Мод Велливер и лавочника Гонта, который обнял Мод за талию.

Испуганная девушка пронеслась так близко от них, что могла бы дотронуться до руки Мод, но те были слишком заняты собой и не заметили ее, а Мэй почему-то боялась даже их. Она страшилась в эту минуту всего человеческого. Все люди внушали ей ужас и омерзение.

Она бежала добрых две мили вдоль берега, между старых коряг, корни которых напоминали собою руки, с мольбой протянутые к луне. Возможно, что эти уродливые корни старых, высохших коряг и были причиной того, что в ее душе еще жил безотчетный страх, ибо собутыльники Сида Гульда вряд ли гнались за ней так далеко.

Она на бегу придерживала шляпу Лиллиан, которую взяла, не спросясь, считая, вероятно, олицетворением изящества. Ее совестливость и благородство заставили ее держать все время шляпу левой рукой на отлете, чтобы не помять ее, – даже тогда, когда она палкой отделывала Сида Гульда.

Мэй продолжала бежать, крепко придерживая шляпу, все еще во власти страха, который теперь уже нельзя было назвать физическим. Новый страх, обуявший ее, исходил не от уродливых лап коряг, которые, казалось, плясали при лунном свете, не от Сида Гульда и Джерома Гадли, – это был страх перед самой жизнью, перед всем тем, что она когда-либо изведала в жизни, перед всем тем, что ей когда-либо позволено видеть. Этот страх, этот ужас целиком овладел ею.

И маленькой Мэй Эджли больше не хотелось жить.

«Смерть – это добрая утешительница для тех, кто окончил жизнь», – словно хотела сказать старая лошадь фермера мальчику, который в ужасе вбежал в конюшню при виде тела Мэй Эджли.

Вот что в действительности произошло с Мэй. Продолжая все так же неистово бежать, она достигла того места, где река впадает в залив. Здесь имеются великолепные уголки для рыбной ловли. У устья, где речка расширяется, она издали кажется могучим потоком. Но тот, кто берегом добежал до этого места с запада, продолжал бы путь к восточному берегу по мелководью реки и только замочил бы ноги.

Продолжая бежать по мелководью к противоположному белому берегу, который ночью кажется лишь в нескольких шагах, человек внезапно проваливается вниз, в глубокую пучину, которая берет начало под самым берегом. Это глубокое и быстрое течение уносит всю воду в залив.

Так оно и случилось с Мэй Эджли. Она внезапно нырнула в пучину, все еще прижимая к себе шляпу. Белое страусовое перо несколько раз мелькнуло в потоке.

А потом тело Мэй попало в водоворот, и его занесло между погруженных в воду коряг, где оно оставалась до тех пор, пока фермер и его батрак случайно не нашли его и осторожно положили труп на доски возле конюшни.

Маленький застывший кулачок крепко зажал край шляпы – той белой диковинной шляпы, которую, я полагаю, Лиллиан Эджли надевала, когда хотела выглядеть возможно лучше, пожалуй, даже красавицей.

И Мэй тоже, вероятно, находила эту шляпу прекрасной. Во всяком случае, она была в ее глазах самой красивой из всех вещей, которые она когда-либо видела.

Трудно с уверенностью судить об этом, но я могу со своей стороны сказать, что эта шляпа потеряла всю красу, когда несколько дней спустя она попалась на глаза мальчику в руке утопленницы.