Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Вскоре после того, как они поселились в этом доме, театр, где работала женщина, закрылся на довольно долгий срок, и эти люди стали нуждаться еще больше. Тогда, чтобы хоть сколотить несколько центов, она начала сдавать две маленькие комнатки – это помогало ей оплачивать ренту за квартиру.

И вот в этих комнатках перебывало много народа; как они жили там, мне невдомек, ибо комнаты были совершенно пусты. Но в Чикаго много таких ночлежек, где за пять или десять центов можно выспаться на полу. Там пребывает гораздо больше народа, чем воображают «порядочные» люди.

Моим открытием была маленькая, молодая горбунья, которая однажды прожила несколько недель в одной из этих комнат. Она гладила белье в маленькой прачечной по соседству, и кто-то подарил ей старинную складную койку.

Она была очень сентиментальна, и в глазах у нее светилось то же выражение обиды, как у всех калек; я подозреваю, что она сама была неравнодушна к этому Уилсону. Как бы то ни было, я очень многое узнал от нее.

После убийства этой женщины и после того, как Уилсон был реабилитирован благодаря признанию полоумного статиста, я иногда заходил в тот дом, где он жил, как только наша газета «ложилась спать» – что она, как вечерняя газета, делала в два часа пополудни, и мы, сотрудники, таким образом, оказывались свободными.

Я однажды увидел горбунью на улице перед домом и заговорил с ней. Я открыл золотые россыпи.

В глазах ее, как я уже говорил, застыло выражение обиды. Заговорили о Уилсоне. Она тотчас же сказала мне, что жила несколько недель в одной из тех комнат позади.

Иногда она слабела до того, что была не в состоянии работать, и в такие дни оставалась лежать на койке. У нее начинались безумные головные боли, на протяжении многих часов, и в такие минуты она не сознавала ничего из того, что делалось вокруг нее. Она приходила в себя, но еще долго лежала до того слабая, что не в состоянии была двигаться.

Ей не суждено было долго жить, – не думаю, чтобы это огорчало ее.

И вот однажды, когда она, страшно ослабев, лежала на койке, ее стало разбирать любопытство относительно той пары, которая жила в большой комнате; с тех пор она начала следить за ними. Подкрадется в одних чулках к двери, опустится на колени и смотрит в замочную скважину.

Жизнь, которая разыгрывалась в той комнате, зачаровала ее с самого начала.

Иногда Уилсон бывал один и, сидя за кухонным столом, писал. Иногда женщина бывала с ним. Но часто случалось, что он только ходил взад и вперед по комнате.

Когда они бывали вместе и он писал, женщина неподвижно сидела у окна. А он напишет несколько строк, встанет, начнет расхаживать по комнате и разговаривать то с ней, то с самим собою. По словам горбуньи, она отвечала ему только глазами.

Сознаюсь, мне теперь даже не разобраться, что я узнал от нее и что является плодом моего воображения.

Как бы то ни было, я хочу попытаться описать вам странность в отношениях между этими двумя людьми. Здесь не могло быть речи о мещанском обедневшем хозяйстве. Он пытался творить что-то чрезвычайно трудное, а она по-своему старалась быть ему полезной.

И как вы сами могли убедиться из приведенных мною произведений Уилсона, он писал о взаимоотношениях между людьми – не обязательно между данными мужчиной и женщиной, но между всеми людьми.

У Уилсона, как видно, было какое-то полумистическое представление о подобных вещах, и до того, как он нашел свою женщину в Канзасе, он бродил по свету в поисках спутника жизни.

Найдя эту женщину, он считал, что свою проблему в отношении себя самого он уже разрешил.

Он полагал, что человек, будучи одинок, не может ни мыслить, ни чувствовать. А люди этого не понимают, огораживают себя стенами – вот отчего происходят все невзгоды. Везде царит разногласие. Все люди перепутались. Нужен был человек, который дал бы верный тон, и тогда все запели бы истинную песню жизни.

Повторяю, что я не передаю ничего своего. Я лишь делюсь с вами теми соображениями, которые родились во мне, судя по произведениям Уилсона, по моему знакомству с ним и по тому влиянию, которое он своей личностью оказывал на других.

Он был непоколебимо убежден в том, что человек не может мыслить в одиночестве. И если человек мыслит одним лишь умом, не принимая в расчет тела, то это ведет к смятению. Истинное понимание жизни создается, как пирамида. Сперва мысли одного человека должны проникнуться духом и плотью другого, любимого человека, а потом уже душа и тело всех других людей в мире сольются в буйном и гигантском потоке. Что-то в этом роде.

Вам, может быть, это кажется чрезвычайно запутанным? Или, возможно, наоборот, – ваш мозг яснее моего и вам представляется весьма простым то, что я нахожу ужасно трудным!

Заметьте, что на мне лежит обязанность нырять в море чужих мотивов и импульсов – которые, сознаюсь, к тому же не всегда ясны для меня.

Этот Уилсон полагал, что для выявления своей души в поэзии он должен найти женщину, которая могла бы безвозвратно и не задумываясь отдаться ему плотью – и из их союза должна родиться красота для всего мира. Следовало только найти женщину, одаренную такой силой – и эта сила не должна быть осквернена себялюбием, насколько я понимаю.

Как видите, он был эгоистом неизмеримой глубины.

И он нашел то, что искал, в жене канзасского аптекаря.

Он набрел на эту женщину и словно что-то сделал с нею. Не знаю, что именно, но факт тот, что она была безмерно счастлива с ним.

Он стремился к тому, чтобы воплотить в поэмы свою и ее душу и тело. Несомненно, что в одной из приведенных здесь поэм он именно и говорит о том, чтобы спрессовать население целого города в одно лицо и любить его.

Можно смело сказать про него, что он сильный человек, я бы сказал даже, возмутительно сильный. И по мере чтения вы убедитесь в том, что он захватил меня в свою власть и заставил служить своим целям.

И эту женщину он тоже захватил и держал в своей власти. Он хотел владеть ею целиком и без оговорок – как, пожалуй, все мужчины желают этого, но не смеют, – и он владел ею.

Возможно также, что и она была в своем роде жадной любовницей, а он любил ее и днем и ночью, когда они были вместе и врозь.

Я уже признался вам, что сам разбираюсь во всем этом вслепую. Я хочу выразить словами то, что чувствую не в себе и не в словах горбуньи, которая стоит на полу на коленях и смотрит в замочную скважину, а в другом.

Горбунья тоже подпала под власть Уилсона. Она тоже любила его – в этом не могло быть сомнения. В ее комнате было темно и грязно. На полу, где она стояла, скопился толстый слой пыли.

Горбунья говорила, что Уилсон работал или ходил по комнате взад и вперед, мимо женщины, сидевшей у окна, и на ее лице, в ее глазах было особенное выражение.