Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Женщине удалось получить место при вешалке для верхнего платья в театре, и они оба жили на ее скудный заработок. Говорили, будто это место досталось ей благодаря некоему господину, состоявшему в тесных отношениях с администрацией, но подобные истории рассказываются в театрах про всех женщин, начиная с поденщицы, что моет иолы, до актрисы на первых ролях.

Как бы то ни было, она там работала и слыла смирной и толковой женщиной.

Что касается Уилсона, то он занимался поэтическим творчеством, но поэзия его была совершенно неизвестного мне пошиба; хотя, подобно большинству журналистов, я и сам не без греха по части рифмоплетства.

Его творчество было китайской грамотой для меня. Впрочем, я не совсем правильно выразился.

У меня сделалось легкое головокружение, когда ночью, взяв книгу его поэм, я уселся читать. Там говорилось о стенах, о глубоких прудах и об ущельях, в которых растут стройные, молодые деревья и пытаются проложить путь к свету за края темницы.

Забавное сумасбродство в каждой что ни на есть строке – но вместе с тем что-то чарующее. Получалось представление о каком-то ином мире с совершенно другими понятиями, – а разве не в этом заключается задача поэзии? С одной стороны мир действительности, который мы все знаем, или думаем, что знаем, – мир плоских, каменных домов, ферм с проволочными изгородями вокруг полей и с тракторами «Фордсон», снующими взад и вперед, маленьких городков со школами и с рекламами на заборах, – одним словом, все то, из чего построена жизнь – из чего, в нашем представлении, составляется жизнь.

И вот с одной стороны этот мир, в котором мы движемся, и с другой стороны мир этого Уилсона – очень далекий и туманный для меня, в котором предметы облекались в странные, новые образы, где человеческая душа выворачивалась наизнанку, где глазам представлялись новые зрелища и пальцы ощущали новые и странные предметы.

И весь его мир состоял главным образом из стен.

Мне совершенно случайно удалось заполучить все рукописи Уилсона. Я оказался первым представителем газетного мира, который попал в полуразвалившийся дом в ту ночь, когда найдено было тело убитой женщины. Все его дикое, полоумное творчество было записано в детских тетрадках. Два или три полицейских с тупыми физиономиями стояли тут же.

Я воспользовался минуткой, когда полицейские отвернулись, и незаметно сунул тетрадки под пальто.

Во время разбора дела мы опубликовали в газете некоторые из его более или менее понятных стихотворений. Ведь это недурной материал для газеты – помилуйте, поэт, который убил свою любовницу! Чикаго читал и хрюкал от удовольствия.

Вернусь на минутку к этой поэзии. Я хочу лишь пояснить, что почти во всех стихотворениях проходил один и тот же лейтмотив.

Люди воздвигли вокруг себя стены, и им всем суждено навеки остаться за этими стенами. Они тщетно бьют кулаками, пытаясь пробиться насквозь…

Трудно было понять, шла ли речь об одной большой стене или о целом ряде маленьких стен. Иногда Уилсон писал так, иногда иначе.

Люди сами построили эти стены, и теперь они стояли позади них, смутно сознавая, что там дальше, за пределами этих стен, ждет свет, тепло, аромат полей, красота, сама жизнь, – а между тем в силу их собственного безумия стены беспрестанно крепнут и поднимаются выше.

У меня от мысленного созерцания этой картины мурашки бегают по телу. Не знаю, как у вас.

Затем говорилось о глубоких колодцах – люди зарываются все глубже и глубже в колодцы. Они вовсе не желают этого делать, и никто, собственно, их не заставляет, но колодцы становятся все глубже и глубже, а голоса людей в них все более смутными – и снова все дальше от них уходят свет и тепло жизни. Причина этого, насколько я мог понять, лежит в том, что люди не хотят понять друг друга.

На меня его поэзия произвела очень странное впечатление.

Вот одно из его стихотворений в прозе. Здесь, правда, не говорится о высоких стенах и глубоких колодцах, но мы напечатали его во время разбора дела Уилсона, и многим оно понравилось – сознаюсь, мне тоже.

Я для того привожу его здесь, чтобы вы как следует представили себе все странности того человека, о котором написана настоящая повесть.

Стихотворение было озаглавлено попросту –

Я крепко держу папиросу в руке, и это доказывает, что я спокоен. Но это не всегда так. Иногда я не спокоен, и тогда я слаб. Но когда я спокоен, как сейчас, я очень силен.

Я только что шел по одной из улиц нашего города и вошел в двери одного дома; а сейчас я лежу на кровати и гляжу в окно.

Внезапно и совершенно непоколебимо я познал, что мог бы взять в свои руки любой из высоких домов, так же просто, как я сейчас держу папиросу.

Я мог бы взять большой дом между пальцами, приложить его к губам и дунуть в него. И я вдунул бы в него смятение. Я мог бы дунуть, и тысячи людей вылетели бы через крышу небоскреба и полетели бы на небо, в пространство. Я сжег бы одно здание за другим, как я сжигаю папиросы из этой коробки. А дымящиеся окурки городов я мог бы вышвырнуть через плечо в окошко.

Не часто нахожусь я в таком состоянии, не всегда я так спокоен и уверен в себе. Но когда это чувство находит на меня, во мне пробуждается такая прямота и непосредственность, что я начинаю любить себя. И тогда я обращаюсь к себе самому с сильными, ласковыми словами.

Я лежу возле окна; я мог бы позвать женщину и попросить ее лечь рядом со мной – впрочем, это мог бы быть и мужчина.

Я мог бы взять целый ряд домов и перевернуть их, а потом высыпать оттуда всех людей и спрессовать их в одного человека, которого можно было бы любить.

Глядите на эту руку! Вообразите, что в ней нож, который мог бы прорезать все нити вашего лицемерия. Вообразите, что этот нож может прорезать насквозь бока этих зданий, где спят тысячи людей.

Об этом стоило бы задуматься, если бы пальцы руки могли захватить нож и вскрыть все те раковины, в которых заключены миллионы жизней.

Как видите, и здесь проходит идея беспощадной силы, соединенной с нежностью.

Я приведу еще одно из его произведений, проникнутое кротостью. Оно озаглавлено –

Я дерево, растущее у стены. Я поднимаюсь все выше и выше. Мое тело покрыто рубцами, я ползу к верхушке стены.

Моя мечта – бросить цветы и плоды через стену.

Я хотел бы освежить иссохшие губы.

Через край стены я ронял бы цветы на головы детей.

Своими цветами я ласкал бы тела людей, живущих за этой стеной.

Мои ветви поднимаются выше и выше, черпая новые соки из теплых недр земли.

Плоды мои не будут плодами, пока не падут из моих объятий в объятия тех, кто живет за этой стеной.

А теперь я вам расскажу о той жизни, которую вел этот Уилсон со своей женой в старом деревянном доме. Мне совершенно случайно посчастливилось разузнать кой-что об этом, благодаря маленькому открытию.