Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Молодые фабричные рабочие Эри надевали в субботу вечером лучшие костюмы и разгуливали по освещенным улицам.

Некоторые направлялись в парк. Другие стояли на перекрестках и болтали с девушками, а третьи гуляли с ними по улицам. Были еще такие, которые шли в салун и пили пиво и виски.

Они стояли у стойки бара и беседовали.

– Да будь он проклят, мой десятник! Я ему скулу сверну, если он еще раз начнет лаяться!

А в одном из рабочих пансионов Эри сидел молодой человек из Бидвелля, и перед ним стояла тарелка с мясом и картофелем. Комната была плохо освещена. В ней царил хмурый полумрак, а на серых обоях выделялись черные полосы. На стенах играли тени. И по всем сторонам этого молодого человека сидели другие молодые люди и ели торопливо и молча.

Уилл порывисто встал из-за стола и направился к двери, которая вела на улицу. Никто не обратил на него внимания. Никому дела не было до того, угодно ему есть свое мясо с картофелем или нет.

За столом прислуживала хозяйка, жена старого корнетиста, но она как раз в это время отлучилась на кухню. Это была молчаливая, суровая женщина, всегда одетая в черное.

Для всех рабочих в столовой внезапный уход Уилла не имел никакого значения. В таких местах люди не привыкли удивляться чьему-либо приходу или уходу.

Только один из рабочих, человек постарше остальных, широкоплечий, с густыми черными усами, поднял глаза от тарелки; он слегка толкнул своего соседа локтем в бок и, указав большим пальцем руки за своей спиной, усмехаясь сказал:

– Наш новичок, видимо, скоро на удочку попался. Даже не терпится ужин закончить. Вот это так! Как рано ему юбочка свидание назначила.

Но напротив того места, где сидел Уилл, старый корнетист следил за уходившим, и в глазах у него была тревога. Он рассчитывал на целый вечер вперед. Он надеялся, что будет рассказывать Уиллу о своей юности.

Но вот его молодой друг уже дошел до двери, которая вела на улицу, и у старика появились на глазах слезы. Его губы задрожали. Почему это глаза начинают слезиться и губы дрожать из за малейшей обиды? Удивительно ли, что он уже больше не в состоянии играть в оркестре на корнет-а-пистоне.

А теперь Уилл потонул во мраке за окном, и вечер потерял всю прелесть для старика, а дом начал казаться пустым и призрачным. Он решил напрямик объяснить Уиллу, как он предполагает впредь вести себя по отношению к своей жене в вопросе о деньгах.

Разобравшись в этом вопросе вместе с Уиллом, он набрался бы больше смелости. Если на его деньги был куплен дом, в котором теперь находился пансион, то он имеет право на часть доходов. А прибыль должна быть. Кто же станет содержать пансион, который не дает прибыли? Ого, эта женщина, на которой он женился, вовсе не такая дура!

Даже старому человеку и тому нужно иметь немного денег в кармане. У такого старого человека, как он, скажем, имеется молодой друг. И хорошо бы иметь возможность сказать иногда:

– Пойдем, дружище, выпьем по стакану пивца. Я знаю одно уютное местечко. Выпьем по стаканчику, а потом махнем в кинематограф. Я угощаю.

У старого корнетиста кусок застревал в горле. Некоторое время он продолжал еще смотреть в том направлении, где скрылся его друг, а потом встал и направился в свою комнату. Жена пошла следом за ним.

– Что с тобой? Ты нездоров? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Просто есть не хочется.

Он даже не взглянул на нее и продолжал медленно подниматься вверх по лестнице.

Уилл быстро шагал по улицам. Но он не направился в ярко освещенную часть города. Пансион был расположен вблизи фабрики; Уилл пересек ряд железнодорожных путей и, повернув на север, направился к докам, тянувшимся вдоль озера Эри.

Ему предстояло кое-что побороть в себе самом, взглянуть действительности в лицо. Сумеет ли он справиться с этим?

Сперва он шагал очень быстро, но потом замедлил шаги. Октябрь близился к концу, и воздух по ночам уже становился морозным. Промежутки между фонарями были большие, и он нырял то во мрак, то в светлую полосу улицы.

Почему это все вокруг казалось ему странным и неестественно призрачным? Между прочим, он забыл захватить свое пальто из Бидвелля. Придется написать Кейт, чтобы она выслала его.

Он уже почти добрался до доков.

Не только ночь, но и собственное тело, и тротуар под ногами, и далекие звезды в небе, даже незыблемые фабрики, мимо которых он шагал, – все казалось призрачным. Казалось, что можно вытянуть руку и она пройдет сквозь стену так же, как сквозь туман или дым.

И люди, которые проходили мимо, тоже казались странными и вели себя как-то необычно. Темные фигуры выплывали навстречу из мрака. Вот там у фабричной стены стоит человек – совершенно неподвижно и тихо.

Было нечто такое, что казалось неправдоподобным в поведении встречных людей и в самой атмосфере этой ночи. Он прошел в нескольких дюймах от неподвижного человека. Что это – человек или только тень на стене? И жизнь, которую предстояло вести ему, Уиллу, тоже превратилась в нечто странное, бесконечное и страшное… Может быть, такова уже жизнь – бесконечность и пустота.

Он подошел к тому месту, где качались на якоре суда, и долго стоял, глядя на черный борт корабля. Все кругом казалось безлюдным. Но, повернув голову, Уилл внезапно почувствовал близость двух людей. Их шаги не производили ни малейшего звука в пыли дороги, и он не заметил их, потому что их нельзя было ни видеть, ни слышать, – он именно почувствовал их присутствие.

Вскоре показалась какая-то часть женского туалета, а потом на фоне густого мрака выделилась фигура мужчины.

– Да пойдем же, чего ты боишься? – услышал Уилл хриплый голос мужчины. – Ничего с тобою не сделается!

– Замолчи, пожалуйста, – послышался голос женщины, а потом взрыв хохота. Обе фигуры потонули во мраке.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – снова донесся голос женщины.

С получением письма от Кейт Уилл перестал быть мальчиком. Порвались узы, которые связывали его с детством. Его вытолкнули из гнезда, и он окончательно перекатился через его край.

Все затруднение теперь состояло в том, что, перестав быть мальчиком, он все же еще мужчиной не стал. Он висел в пространстве. Некуда было поставить ноги.

Он стоял в темноте, под черным бортом судна, и его ноги как-то странно подергивались.

Теперь уже нечего рассчитывать на вечера в доме пплтонов, в обществе Кейт, Фреда и отца, который раскладывает свои кисти на столе. Зачем вспоминать теперь о том, как Кейт возвращается поздно ночью с прогулки со своим приказчиком и поднимается наверх к себе? Что пользы в том, чтобы пытаться себя рассмешить воспоминанием о полуостриженной овчарке в каком-то городке штата Огайо?

Теперь он стоял лицом к лицу со зрелостью, и как мужчина он был одинок. Если бы только можно было опустить ноги на твердую почву! Превозмочь чувство затерянности в пространстве и падения сквозь пустоту!