Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Поляки?

— Поляки, — признались они хором, удивляясь, как он это узнал.

— Калючее? — охотник махнул рукой за спину.

— Да-да, Калючее.

Мужчина перестал улыбаться, на секунду как бы задумался.

— Сбежали?

— Нет, нет! — бурно возразили они. — Мы в деревню, хотим купить молока для детей, продуктов…

— Ааа… Продукты. — Мужчина с пониманием кивнул головой и снова улыбнулся.

Встреченный поляками человек был бурятом, звали его Оной Егоров. Практически всем колонизованным сибирским народам россияне давали фамилии на свой манер, причем в основе почти всегда было русское имя. Отсюда в сибирских кочевьях оленеводов, в лесных селениях и деревнях по берегам рек, среди бурят, эвенков и чукчей каждый второй носил русскую фамилию Иванов, Петров, Егоров, Васильев или Степанов.

— Усоль! — Оной показал в сторону деревни. По-русски говорил плохо, короткими, прерывистыми фразами.

— Продашь продукты?

— Мало, мало есть… — и все время улыбался.

— Молоко надо… Детско, ребьонок, — объяснял ему Данилович.

— Ребенок, молоко… понимаю, понимаю. Пошли, — решил Егоров, и они двинулись в сторону деревни. Шли за ним, хоть и не были уверены, кто он такой и что их там ждет.

— Была-не была, в крайнем случае милиция нас обратно в Калючее отошлет.

— Или еще дальше на каторгу загонит.

— А не все ли равно?

— Мой дом! — Бурят показал на засыпанную снегом по самую крышу избу.

Подворье Егорова состояло из довольно большого деревянного дома и низкой хозяйственной пристройки. Комната, в которую он привел гостей, была просторной, с большой русской печью, в которой весело горел огонь. Освоившись с полумраком, гости с любопытством озирались вокруг. В комнате находились двое стариков, вероятно, родители Егорова, три молодые женщины и несколько маленьких детей. Все молча разглядывали пришельцев. Одна из женщин помогла охотнику, повесила ружье и вынесла в сени зайцев. Вторая раздувала огромный закопченный самовар. Третья, самая младшая, унизанная бусами, с узорчатой повязкой на лбу, пряталась в темном углу в окружении ребятни. Дед сидел на покрытой шкурами лежанке и курил трубку. Бабка тоже с трубкой в зубах возилась с горшками у печи. Егоров разговаривал с семьей по-бурятски, временами показывая в сторону гостей. Они поняли только одно повторяющееся слово «поляк». Семья молча слушала, старик понимающе кивал головой. В избе было жарко, душно, воняло шкурами, старым жиром, людским потом. Но чисто. На деревянном полу лежали волчьи и медвежьи шкуры. В углу на полочке стояла небольшая фигурка Будды. На стене висел бумажный портрет улыбающегося Сталина. Охотник, проследив за их взглядами и догадавшись, что их интересует, показал на портрет.

— Сталин! Самый большой начальник! Харашо! — улыбнулся и добавил: — Будда, — тут он показал на деда, — тоже харашо . Садись, поляки, чай пить будем.

За длинный низкий стол с лавками по бокам уселись только мужчины. Женщины подавали к столу. Чугунный котелок с тушеной олениной, кипящий самовар, чайник с заваркой и красная мороженая брусника в посудине из березовой коры, называемой здесь «туеском». Хлеба не было. Хозяин насаживал на нож огромные куски мяса и клал перед каждым на удобных дощечках, заменяющих, вероятно, тарелки. Чай пили из старых закопченных жестяных мисок. Чай соленый. Данилович, желая завоевать расположение и отблагодарить за гостеприимство, достал из рюкзака бутылку водки и вручил Оною.

— О! Харашо, поляк, водка пить будем! — обрадовался охотник. Впрочем, не только он. Бабка что-то забормотала, не выдержала и подошла поближе к столу. За печкой перестала хихикать разодетая молодуха, достала откуда-то и поставила на стол несколько кружек. Оной налил мужчинам, остаток водки в бутылке отдал бабке.

— Поляк, твоя харашо, бурят, моя харашо. — и залпом проглотил свою порцию. Бабушка глотнула из бутылки и передала ее другим женщинам.

Удался им этот поход в Усолье. Мало того, что они успешно выменяли принесенные с собой вещи на круги замороженного молока и вяленое мясо, так еще и бурят удалось расположить к полякам. Милиции в деревне не было. И именно Оной Егоров был тут председателем «сельсовета».

Усолье было типичным бурятским селом, немногочисленные жители которого занимались охотой; жили тем, что тайга подарит. Некоторые варили деготь из березовой коры. Извне редко кто-нибудь сюда заглядывал. А поляков в Усолье видели впервые в жизни, хоть буряты и знали, что этой зимой в тайге появились польские ссыльные. Власти объясняли им, что это «враги народа», «кулаки», надо держать ухо востро, избегать контактов, они, дескать, могут попытаться бежать, ограбить, убить. От Егорова они узнали, что за Усольем, в низовьях Поймы, тоже есть поляки. Буряты назвали и другие места польской ссылки: на реке Бирюсе, поселки Каен, Бурундук и Шиткино.

Хозяин проводил их далеко за околицу деревни.

— Приходи, поляк, у Егорова гость будешь.

На обратном пути им повезло меньше. Под вечер мороз ослабел, но запорошил снег, который вскоре превратился в густую метелицу. Потемнело. По свежему снегу шлось трудно, ноги глубоко проваливались и вязли. Они не боялись заблудиться, знали, что к Калючему их выведет русло реки. Только бы успеть к началу работы. Навьюченные тяжелыми неудобными мешками, они продвигались почти на ощупь, зигзагами, проваливаясь в прибрежные сугробы. Объевшись с непривычки, теперь маялись животами. Как будто этого было мало, на Долину напала вдруг вечерняя слепота, с которой они уже столкнулись в Калючем. Больной куриной слепотой от сумерек до рассвета ничего не видел и становился беспомощным, как настоящий слепец. Когда наступали сумерки, такой «куриный слепец» прекращал работу и возвращался, держась за руку кого-нибудь из товарищей. В бараке до самого рассвета ему оставалось рассчитывать только на милость соседей. Случалось уже, что, оставшись один, больной блуждал, терялся, замерзал насмерть в тайге. У фельдшера Тартаковского лекарства против куриной слепоты не было.

— Куриная слепота пройдет, от этого не умирают.

— Но я ничего не вижу, доктор!

— А разве я говорю, что видишь? Сова вон днем не видит, а живет, а ты не видишь только ночью. Ночью можешь спать.

— А есть какое-нибудь лекарство от этого?

— Конечно, есть лекарство! От всего, кроме смерти, есть лекарство. И на куриную слепоту есть.

— Так может…

— Что может, что может! — Нервный от собственной беспомощности фельдшер двигал туда-сюда свои очки. — Ты что думаешь, я тебе дам витамин А? Не думаешь ли ты, что я тебе дам рыбий жир? А может, ты думаешь, что я тебе дам гематоген, а еще лучше, печеночки с луком тебе поджарю вместо лекарства? Ну, так ты можешь себе думать, а я тебе ничего такого не дам! Не дам, потому что нет у меня. От куриной слепоты не умирают.