Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Это, видимо, вас ищут, Виктория. Сейчас выйдете на волю. Слушайте внимательно и запоминайте.

Виктория не поняла:

— Куда? А вы останетесь? Нет, я…

Все заговорили сразу:

— С ума сошла!

— Слушайтесь, Виктория!

— Что здесь пользы с тебя? А на воле эва каких дел…

Она перебила, заторопилась, чтоб выслушали:

— Я же ничего не умею. Пусть Тоню вместо меня… Или вы. Так же делают, Татьяна Сергеевна. Я же читала…

— Когда сговорено, организовано…

— Слушайтесь!

— Твои-то нас не признают!

— Слушайте и запоминайте. Время дорого.

Слушала и запоминала. Оставить Татьяну Сергеевну, Зою? Здоровой, бесполезной гулять по воле? Невозможно. Слушала и запоминала. Но разве эти несложные поручения оправдают волю? Все запомнила, все ясно. Но…

— Об Зое хлопочите первее всего.

— Не освободят — хоть в больницу.

— Помните: не лезть на рожон. Натке помогите, пока мать больна.

Где-то что-то грохнуло, голоса и шаги гулом ворвались в коридор.

— Давай-ка поцелуемся. Идут, — сказала Тоня.

Уже в тюремной конторе, обнимая отца, соображала, как подступиться к Нектарию. Он тяжело поднялся со скамьи:

— Слава богу. Слава богу. Задала феферу драгоценная барышня. Весь город за ночь обшарили. Едемте к маменьке скорей — не заболела б с испугу.

Тут же решила: вот оно — мама поможет.

В несколько минут знаменитые бархатовские вороные домчали до дому. Еще раз поблагодарила Нектария и сказала:

— Пожалуйста, приезжайте поскорей. Сегодня же… пораньше.

Он внимательно посмотрел.

— Явлюсь, как приказываете, Виктория Кирилловна.

Все рассчитала правильно. Мать плакала о ребеночке, о Зое, а пережив тревожную ночь, готова была выполнить любое желание Виктории.

— До чего же можно дойти! Немцы госпиталя обстреливали, но детей там не было!

Нектария Лидия Ивановна встретила грозно:

— Обещайте исполнить мою просьбу, или возненавижу!

Только перед ней он так терялся, становился жалким, покорным.

— Зачем же страшные угрозы? Почитаю за счастье исполнять ваши редчайшие просьбы, Лидия Иванна.

— Вот слушайте, что проклятые тюремщики выделывают!

Вряд ли Виктории удалось бы рассказать ему Зоину историю так трогательно и страстно. Нектарий поцеловал руку Лидии Ивановны:

— Доброта ваша безгранична. Однако попался на слове — придется хлопотать об этой заложнице.

— Надо бы поскорей, — не удержалась Виктория. — Такое заболевание, каждый день, понимаете…

— Понимаю, Виктория Кирилловна, все понимаю, — перебил он добродушным тоном. — Даже то понимаю, что мальчонку этого грудного будут в большевицкой вере воспитывать. Понимаю. Но у нас, у купечества, слово — закон. А уж Лидии Иванне…

Мать фыркнула и рассмеялась:

— Глупости какие говорите! Пока мальчонка вырастет, мы забудем, что это за слово такое: «большевик».

— Дай бог. Вашими бы устами…

— Вот именно! Так сегодня же! — Ей одинаково нравилось радовать Викторию, быть доброй и командовать Нектарием.

Вот и день к концу. Вернулась к нормальной жизни. Можно двигаться свободно, выйти на улицу, заняться чем угодно. Тошно. Душистое мыло, губка, которыми смыла тюремные запахи, чистое белье, постель, кофе со сливками — все как ворованное. Нельзя ни минуты без дела. Что еще? Письма Тониной матери и сестрам Дарьи Семеновны написала, опустила. Сбегала к Гаевым. Страшно у них. Об аресте они знали уже, расспрашивали о тюрьме. Сергей Федорович вытирал слезы, сморкался, бормотал: «За что нам это? Ну за что? — Потом вдруг: — Танюша еще в детстве была непослушная».

Владимир курил, ломал спички, вцеплялся пятерней в свои кудри, будто хотел их вырвать. Нет у Наташи опоры.

Она все куталась в беличью душегрейку Раисы Николаевны, говорила неторопливо, спокойно. Только очень уж неподвижные были глаза и такой ровный голос. Проводила Викторию в переднюю:

— Об этой вашей ночи не надо лишних разговоров. О дружбе с нами тоже. Просто учимся вместе, с прошлого года.

Ничем не помочь.

— А не попробовать через Бархатова и Татьяну Сергеевну?..

— Ни за что. Может быть хуже. Они ее ненавидят, не надо напоминать. Поняли?

— Да. Конечно.

Может быть только хуже. Узнать бы, что у Дубковых. Завтра эту визгливую надзирательницу разыскать. Мавру Михайловну. Адреса точного нет. Озерной переулок и примета, что приданое дочери к свадьбе готовит. Наверное, всей улице известно. Денег бы надо побольше. Дарья Семеновна говорила, что Мавра эта бескорыстием не страдает. Они с Тоней связали ей шесть полос кружев на подзоры, получили за это две шаньги с картошкой. Шкура. Крутилины заплатят на будущей неделе — долго. У Станислава Марковича занять до получки. Только бы не завел опять: «Я вам чужой! Что вы от меня скрываете?» Хотя он стал куда проще. Не оттого ли, что времени не хватает на дурацкие разговоры? Ох и хитрый же Нектарий. Хотел заставить его работать в кадетской газете. Не вышло — впихнул в театр декоратором. «Мне надо вас держать при глазах — я поручился». Платит не скупо, но держит «при глазах» с утра до ночи.

Неспокойно за Дубковых, а идти к ним нельзя. Станислав, наверное, знает. Неужели может не прийти сегодня? Если б знал, как я жду его. Поискать в комоде — вдруг еще что-нибудь можно продать? Мавре-то платить надо. Сколько? Раисе Николаевне решили сказать, что Татьяна Сергеевна в Юрге. В бреду все зовет Танюшу. Плохо у Гаевых с деньгами… Хоть бы новая кухарка человеком оказалась. А, знакомый стук.

Станислав Маркович влетел в распахнутой меховой куртке, взял Викторию за руку, прижал к груди:

— Слышите?

Она услышала, как бьется его сердце:

— Вполне нормально. Вы ведь бежали.

— Лидия Ивановна рассказала. Простить не могу себе! Спал, как свинья, когда вы… Черт бы меня побрал!

— Только не сейчас. Дубков где?

— Успел скрыться. Опомниться не могу. Удрал из театра, все бросил…

Он оглядывал комнату, будто искал что-то.

— Анну Тарасовну не взяли в «залог»?

Он все разглядывал пол, печку.

— Я встретил Колю утром. Она берет белье стирать — можете отнести. Там есть свободное пространство? — Он показал на верх печки.

— Не лазала туда. А что?

— Спрятать кое-что можно?

— Конечно! Оружие?

— Почти. — Он сунул руку за спину, под куртку, долго копошился, вытащил сверток в промасленной тряпке. Запахло свежей газетой. — Шрифт.

Печка оканчивалась зубцами, они почти упирались в потолок. Места на печке оказалось много, но в отверстие между зубцами не проходила рука. Запихнуть сверток можно, а как потом достать? Станислав Маркович стоял на стуле, поставленном на стол, смотрел на сверток, на Викторию, на печку, опять на Викторию, оглядывал комнату.

— Придумала. — Она разделила шрифт на пять частей, маленькие свертки перевязала толстой белой ниткой, сделала у каждого длинную петлю. — Наденьте на зубцы. Белое — совсем не будет заметно.