Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

Она не спрашивала, зачем нужен этот шрифт, какое он имеет значение. Но раз его надо спрятать… Хорошо, что он у нее на печке.

Тюрьма не отступает, не отпускает. И долго еще не отпустит.

А Нектарий только ради мамы… Или самому отвратительна жестокость? Жестокость рождает жестокость? А доброта? А любовь? А ненависть?

Среди ночи померещился далекий гром. Соскочила с постели, распахнула форточку, морозный пар заклубился. Стало ясно слышно: где-то погромыхивало и будто глухо ударяло. Кто может быть? Партизаны? Близко их нет, да и не пойдут — город не на магистрали, а войск много. Склады оружия взорвали? Может быть. Тихо.

Прохватило холодом, приятно согреваться в постели. А там спят сейчас? Теперь трое в камере. Мавра сказала: «Попеременке на койке ночуют, а днем больше докторша полеживает — больная, видать».

Когда вышла в коридор, а их захлопнуло в камере, что-то постороннее, твердое засело в груди. Так и сидит. И давит. Спать мешает.

Нектарий сдержал «купеческое слово». На другой же день Зоя вернулась домой. Виктория застала ее совершенно счастливой. Сынишка здоров — его вместе со своим кормила жена другого железнодорожника. Заходил к Зое доктор Лагутин (эту фамилию называла как-то Татьяна Сергеевна), обнадежил, что резать не придется, назначил лечение. Тут уж и боль и жар не трудно перетерпеть. Казалось, и о муже Зоя знала что-то. О ней можно не беспокоиться пока.

Опять грохочет. Хочется спать, а не уснуть. Каждую ночь теперь так. Мавра обещала сегодня взять передачу. К ней вечером надо. Ух и противная баба, разбитная, жадная. Встретила приветливо, весьма одобрительно оглядела мамину котиковую шубу (и сегодня в ней надо идти). Деньгами осталась довольна. Во второй раз даже записочку от Наташи взяла. Но пакеты берет маленькие — не пронести, говорит.

Из университета надо к Гаевым. Ночует у них сегодня Руфа. Потом домой, потом на Кирпичную, опять домой, и к Мавре. К Дубковым не успеть. Придется завтра. Не забыть французские сказочки для Петруся. Почему у них всегда легче становится? Сейчас-то веселого мало, а все-таки…

После тюрьмы шла со страхом — как они? Как мальчики без отца? Почти месяц до этого не ходила, не позволено было. Ночь ареста спутала, отодвинула все. Казалось, Дубкова давно уже нет дома.

Петрусь встретил, как всегда:

— У-у! Косатая, здрассте!

Анна Тарасовна стирала у печки, сказала:

— Заходьте, заходьте, — будто ничего не случилось и Николай Николаевич через часок вернется с работы. И в хате по-прежнему — бело и красиво.

Рядом с Петрусем сидел белоголовый мальчик лет десяти. Они разбирали высыпанные на стол пуговицы. Тут же у окна девушка что-то шила. Она собрала с лавки шитье, освободила подле себя место.

— Садитесь.

Виктория узнала голос и тогда увидела, что это Настя Окулова, только сильно похудевшая и будто строже, старше. Вспомнила последнюю встречу с ней, славгородские события, посмотрела на мальчика. Настя сказала:

— Егорка, племянник мой.

Мальчик нехотя подал руку и стоял вялый, глаза не то видят, не то нет. Настя пригладила льняные пряди:

— Иди, играй. Мы здесь и живем у тети Ганны. Родная тетка выгнала — «славгородские красные». Тут роднее. Верно, Егорка? Садитесь. Вы на медицинском? А я на историко-филологический хотела. Да вот и восьмой класс не кончила.

«Опять стыдно, — подумала Виктория, — опять будто виновата, что учусь». Вспомнила, как глупо вела себя когда-то с Настей, и удивилась ее дружелюбию. И обрадовалась неожиданной мысли:

— А зачем восьмой класс? Сдавайте, как я, сразу на аттестат зрелости. У меня есть записи, учебники. Это не очень трудно — я ведь училась в седьмом и готовилась.

Анна Тарасовна тряхнула отжатую наволочку и сказала, как всегда, спокойно, певуче:

— Не вековать же тебе на мельнице. Учись пока. Витя и поможет, когда нужно.

Очень хотелось рассказать Анне Тарасовне о тюрьме, но мальчики тут же играли пуговицами в блошки. Смеялись, выкрикивали какие-то свои словечки:

— Пошла колода в болото!

— Промашка!

— Попашка!

Спорили:

— От ручки отскок — нечестно!

— А как съехала, было честно?

Только Егорка молчал. Иногда по лицу будто судорога пробегала, глаза стекленели. И сразу же, как разбуженный, он возвращался в игру. Петрусь и Коля, конечно, замечали, но не показывали этого.

Перед ужином старшие мальчики пошли за водой. Виктория спросила:

— Егорка здоров?

— Странный? Заметно очень?

— Он уже лучше, тетя Настя. Совсем лучше. Витя первый раз…

— Я думала… может, к доктору его… — «Как грубо, глупо я».

— Отойдет помалу, потиху. Хлопчик ладный, порядливый. Такое повидал…

— Я его в яме нашла, под горелыми балками. На четвертый день. Черный, одни кости, как мертвый лежал. Неделю никакого слова не говорил, ни на шаг меня не отпускал. Схватит за платье и стонет. У него на глазах все село вырезали и сожгли. И всю нашу семью: маму мою, отца, сестру, невестку — Егоркину мать… — Настя говорила медленно, с усилием, будто старалась и все еще не могла понять, что случилось. — И его сестренку маленькую на руках у дедушки — шашкой надвое… А села нашего как не бывало — ровно, черно. Только печи стоят, да ямы от погребов остались.

— Убил бы я их всех! Всех. — Голоса и глаз Петруся не узнать.

Жестокость рождает жестокость.

— Не треба, сынку, напропалую убивать винного и невинного. То не по-нашему. Жизнь повернуть, чтоб тым гадюкам жала повыдергало. Вот как по-нашему…

Жизнь повернуть. Это ведь тоже… Добром же нельзя? Нет, невозможно помириться с насилием. Бросьте-ка старый ключ, товарищ мамзель. Или попробуйте уговорить умного, образованного, по-своему честного, по-своему доброго, благородного Нектария Нектариевича Бархатова. Он ведь не пустой человек, а жизнь-то сложилась, в сущности, трагично. Разве забудешь его замученные любовью глаза? А как он говорит о детях? О природе, об искусстве?

Зачем одному человеку миллионы, рыбные промыслы, заводы? Огромный особняк, две дачи, десятки прислуги? Разве справедливо? Зачем пугать прохожих, летая на кровных вороных? Можно извозчика нанять, а то и пешком. Это даже полезно, ведь необъятная толщина никакой радости не приносит.

«Потребности мои по моему образованию…»

Верно. Верно, Нектарий Нектариевич. Именно: по образованию. Вы же отлично знаете цену образованию. Любите книги, музыку, живопись, архитектуру. И вы великолепно знаете свое дело, у вас размах, смелость, сила, и вы привыкли управляться с миллионами. Говорите: «кто привык считать пятиалтынными». Так помогите. Вы же патриот. Разве не завидное дело: повернуть жизнь? В огромной России — подумайте. А может быть, во всем мире. Разве не прекрасная цель создать жизнь, когда «sponte sua, sine lege, fidem, rectumque…»? Вы же умеете увлекаться, не боитесь рисковать — рискните, попробуйте… Вы же человек…