Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Стр. 153. …он перед вами в ответе, сынок, ну скажи, где его опять черти носят?..Скажу, Мамочка: они с капитаном Тотом разрабатывают очередные планы… все ее причитания тщетны, вопрос ее не имеет смысла, если отец отсутствует, то сказать, где он, невозможно, и вовсе не потому, что он ловко прячется, что у нас недостаточно информации — ее просто нет. Моя мать потратила всю свою жизнь на поиски скрытых параметров. Уж я докопаюсь до этих параметров, говаривала она. Но теперь-то мы знаем, что это было в принципе невозможно.(…) Кто такой мой отец — зависело от вопроса. Теперь этот фрагмент переливается какими-то новыми цветами радуги. Онтология и история, вдруг обнявшись, пускаются в пляс. (Перебор.)

…человек исключительный, выдающийся ум, но при этом слабак и дерьмо,говорит моя мать в романе. Интересно, что она знала о нем вне романа. Перед смертью она была уже так немощна, что не выдержала бы, проболталась.

Стр. 157. …ей казалось, что она знает это лицо, но до смерти так и не узнала его (и не только она, никто).Вот, вот.

Господи, разве мог на него кто-нибудь сердиться?(Кстати: фраза принадлежит Магде Сабо.) Вот и я не сердился, даже зная, как много боли он причинял нашей матери. Видимо, уж таков брак, думал я. Дефиниция: муж (жена) — это человек, причиняющий своей жене (мужу) максимальное количество боли.

Но теперь сержусь; однако не в личном, так сказать, плане — от всего этого вскрывшегося сейчас зла я многое получил, сполна наконец-то удовлетворив свое смешное, столь часто упоминаемое стремление к познанию всего сущего (теперь я знаю, «что это за херня»). Я сержусь на тебя, отец, за то, что тех ценностей, которые ты наглядно демонстрировал, больше нет, их не было (то есть были, конечно, ведь в «Гармонии» я их не выдумал, но что за ними скрывалось? Самая гнусная бесхребетность.) Я сержусь на тебя, отец, за то, что мир стал беднее.

Беднее всего лишь мною — наверное, пожал бы он жестко плечами. А с собою я делаю то, что хочу. Что могу. И твои устремления, возвышенные порывы меня не колышут. — Мне было бы страшно разговаривать с этим человеком. Ему бы ничего не стоило даже убить меня. Если понадобилось бы, я думаю, он действительно сделал бы это. До сих пор ни о ком из своих знакомых я такого подумать не мог. И видимо, потому даже представить не мог, чтобы в моем романе кто-то «по-настоящему» кого-то убил. Черные, лежали среди бразильского января двое мертвецов. Никогда я не написал бы подобной фразы. Хотя фраза сама по себе замечательная. Или у меня тоже отныне появятся настоящие трупы?

Каждая (завершенная) книга — очередной запрет: Сюда тебе навсегда путь заказан. И книга за книгой, мы медленно пятимся, изгоняемые из своего сада. «Harmonia cælestis» — серьезный запрет, распространяющийся на огромную площадь (моих владений). Отныне семья, все Эстерхази для меня под запретом — и не из-за судьбы моего отца, но из-за самого романа. Отец лишь помог прояснить ситуацию (добавил мне ума-разума).

1 марта 2000 года, среда

К. в своей жесткой и беспощадной манере, нацеленной только на истину, отзывается о писателе-стукаче: Везет же людям! Такой материал! Наблюдать подлость так близко, можно сказать, изнутри! — Я понимаю, о чем он.

Читая верстку, с каким удовольствием я мог бы сейчас потрепаться о том и о сем в связи с «Гармонией» — да нельзя, здесь нельзя, нельзя почти ничего. Надо сдерживаться. [Сейчас мне приходит на ум, что ведь есть писатели, например Миклош Месей, для которых самоограничение — естественный способ письма, независимо от того, стукачи их отцы или нет.] Мне еще предстоит дочитать его донесения, рассказать о них. А потом заткнуться.

Стр. 164. Моя мать …о своей серой, несчастной жизни, которая только издали могла показаться яркой и героической, обо всем этом мелочном и уродливом маскараде…Так пустые фантазии превращаются в будничный реализм.

Стр. 170. Мой отец гениально выходит из ситуаций, он находчив, свободен. Он не циник, не релятивист, это неправда. Твой отец живет в вакууме, потому и свободен: тоже неправда.А может быть, все-таки…

Стр. 179. Мой отец упорно молчит. И только дрожит.(…) От него веет ужасом.Именно так; а я думал, что в комнате просто сквозняк.

Стр. 189. Возможна, однако, иная интерпретация, исходящая из того, что, определяя моего отца, глагол «являться» можно употреблять и в будущем времени. В таком случае слова моего отца должны звучать так: Являюсь тем, кем явлюсь. Так что вопрос, кто такой мой отец, остается открытым. Мой отец еще будет являться нам, мы с ним еще встретимся, и не раз.Дай-то Бог! молвлю я, чтобы не выпадать из стиля.

Стр. 194. И правильно делал, что не рассказывал, — для нее это было бы слишком. А мой отец, который, как океан, вбирал в себя все потоки, полагал (когда был еще жив), что, несомненно, должен быть кто-то, должен быть Некто, кто и мне не расскажет всего, ибо это было бы слишком и для меня.Ну, а это что может значить? Что мне повезло и меня охраняют боги? Или что мне известно еще не все? (Я читаю роман, как будто в нем можно вычитать что-то скрытое даже от меня. Если это не высокомерие, то что же?)

Я чувствую: что-то важное потеряло смысл. Но что? Все рушится. Или было всегда порушено, только я принимал это к сведению, скажем так, не в полном объеме.

2 марта 2000 года, четверг

Никак не могу понять, как мне хватает ума (и таланта) испортить даже яичницу. Я не люблю и поэтому редко живу один, но теперь этим обстоятельством я доволен (не считая яичницы).

3 марта 2000 года, пятница

Посмотреть Библейский словарь: измена, обман, коллаборационизм (синонимы). [Наскоро просмотрел. «Тщетно питать иллюзии относительно обреченного на одиночество человека: он инстинктивный лжец». А вот Псалтирь, 115:2: Я сказал в опрометчивости моей: всякий человек ложь. — Мой отец был так называемым обреченным на одиночество человеком.]

Стр. 244. …проведя несколько дней в тюрьме (что там было, никто не знает), он часто плакал.После 4 ноября 1956 года его действительно увезли то ли в Помаз, то ли в Сентэндре; как его забирали, не помню, запомнилось только, как он вернулся домой несколько дней спустя. Очки его были разбиты. Мне казалось, что в милиции его били. Позднее я несколько раз пытался его расспрашивать, но отец отвечал как-то невразумительно: ничего мол приятного. Но что там было? Они тебя били? Такие вопросы я задавал ему не однажды. Наконец он признался, что били — били по икрам, по тромбозным венам. Больно было? — по-идиотски спросил я. Можно сказать, кивнул он многозначительно. Или тромбофлебит появился после побоев? До чего же дырявая у меня голова. — Что касается действительности и фантазии (Dichtung und Wahrheit), то слезы я ему приписал свои. Это я после 5 мая 1998 года (дня смерти отца) не мог удержаться от слез и часто плакал,так часто, до смешного часто, что стал считать; рекордом был 21 плач — 16 целых и 5 полуплачей.