Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Началась разработка Й. Ш. Блестящий переводчик, иногда — редактор агента, пишет агент. С тех пор мы несколько раз, в том числе и с женами, навещали друг друга и, можно сказать, установили хорошие отношения. Характеризуя Й. Ш., отмечу, что он показался мне весьма остроумным и несколько саркастическим человеком.Ты мне тоже. Режиму он не симпатизирует, однако каких-либо признаков активной враждебности я в нем не отметил.Я в тебе тоже.

Агент получил задание углубить контакт как по профессиональной, а также(sic!) и по семейной линии.Агент углубил, а Мамочка чуть не загнулась от ревности.

«Бен-Гур» был прислан по почте, путь, который проделала книга, Поллачек считает достойным внимания. В ходе «бенгуриады» агент хитроумным образом заставляет Г. проговориться, что он, Г., раз в год обменивается письмами с Б. Д. (до 1945 года они вместе служили в армии), и Д. каждый год присылает ему календарь охотничьего журнала «Wild und Hund». Г., кстати, работает на топливной базе, разгружает уголь. Бывший офицер, разгружающий уголь и читающий календарь «Wild und Hund», — это Венгрия шестидесятых (одна из ее характерных граней).

15 марта, праздник вечной весны, агент отмечает очередным донесением. Ему теперь 47. В этом возрасте я тоже писал, напрягая все свои силы, писал донесение об отце, воздвигал монумент агенту. За все надо платить. Ты зарвался, вождь краснокожих.

Й. Ш. Агент обсуждает с ним перевод, Ш. предлагает ему чаю, лучший в мире чай,говорит он при этом. От этих необязательных полуфраз меня передергивает больше всего. От стыда не закрываю лицо руками только потому, что надо писать. [Но эти полуфразы все же закономерны. Обращай он на них внимание, как бы все осложнилось нравственными дилеммами — это упомянуть, это нет, а в такой ситуации неизбежен самообман. А если вся жизнь — сплошной самообман, то не о чем и задумываться, и такие частности, как, например, написание донесений, не могут лишить человека спокойствия и, horribile dictu, свободы.]

Ш. остроумно рассуждает о том, что в настоящее время мы в общем-то переживаем вторую Реставрацию, вспомним времена Меттерниха, когда люди устали от того, что политика превратилась в тотальное доносительство, от бесконечных арестов, от салонной музыки (как сегодня от Beatles), от Шуберта и жизненного комфорта (как сегодня от холодильников).А когда жена Ш. рассказывает о том, что в Книготорге, где она работает, снижаются обороты, агент замечает, что, очевидно, те деньги, которые раньше люди приберегали на книги, они оставляют теперь в мясной лавке.При этих словах глаза его смеются. (Точно так же искрятся глаза у Й., когда, что-нибудь сочиняя, он находит удачную фразу.)

От сына Р. до сих пор ни единой весточки, и агент пользуется отчаянным положением встревоженной матери. Он предлагает ей помощь, и женщина, пожилая еврейка, благодарна графу, товарищу по несчастью. Это уж чересчур. Выше я упоминал, что за свои арии насчет того, что какая мол разница, предатель, не предатель, это наше наследие, и мы должны радоваться открывшемуся перед нами безмерному богатству, — так вот, за это легкомыслие мне уже щелкнули по носу, и, может быть, справедливо… Может быть, я не прав? Может быть, мне лучше все отрицать и до смерти полировать бюст своего отца? Ведь мы не какие-нибудь, извините, словаки или румыны, с ними всякое может произойти, но не с венграми! Какой-нибудь коммунист, еврей — возможно, но аристократ, настоящий венгр — никогда!

Походя о Й. Ш. В ходе разговора он признался, что, если бы в 1946 году кто-нибудь сказал, что и через двадцать лет в Венгрии будет существовать народная демократия, он счел бы этого человека сумасшедшим, а еще меньше он мог поверить в то, что если народная демократия все же сохранится, то в 1966 году люди смогут обсуждать, куда поехать на отдых, в какой сходить ресторан или какую пьесу посмотреть в театре. — Классический зонг кадаровской эпохи: блюз гуляш-коммунизма.

Прошел месяц, от юноши никаких вестей. Разговаривали мы в дружелюбном тоне, и мне пришлось обещать ей, что если «окажусь поблизости», то непременно еще загляну.Использование кавычек свидетельствует о чувстве стиля, а также цинизме.

Любопытная деталь относительно бюрократии, точнее относительно независимости некоторых ведомств при диктатуре (понять все это почти немыслимо): агент сверх задания докладывает, что у себя на работе он подал анкету на загранпаспорт, которую директор представил на заключение в Министерство юстиции. Через две недели директор мне сообщил, что мои документы на поездку в ФРГ по указанию министерства он подать не может, а затем —это классно! — после того, как я вычеркнул ФРГ, сообщил, что имеется специальное постановление Совета министров, согласно которому выезжать в страны Запада разрешается только один раз в три года, при этом он показал мне письмо, подписанное от имени министерства юстиции Ласло Кочишем, в котором говорилось, что Минюст «отказывается давать заключение» на мой запрос.И что же теперь будет с поездкой? — с возмущением спрашивает агент.

Жизнь у товарища Поллачека тоже не сахар: необходимо составить список философских работ и книг, упоминаемых в деле «Вари».(…) Агенту пока не следует посещать Ш.,который как раз обещал агенту помочь с машинисткой, берущей за страницу всего 2,5 форинта.

Но узду все же не ослабляют. Он докладывает о прежних «связях», о семье Й. П., об М. К., провоцирует их на высказывания о десятилетней годовщине «прискорбных октябрьских событий».(…) «Уж кому бы не следовало нас прославлять, так это американцам, которые в 56-м оставили нас в полной заднице».

Тем временем Поллачек кое в чем все же разобрался. Задание: В случае если Ш. задаст вопрос, агент должен сказать, что интересуется философскими принципами антропософии, но никаких материалов в своем распоряжении не имеет.(…) Примечание: для ознакомления агента с указанной «философией» ему будут предоставлены материалы, которые он использует при выполнении задания как информационные.Если бы я не плакал, то хохотал бы. И на это люди тратили свою жизнь?! Vatertum ist Parodie [92] Отцовство — это пародия (нем.) . .

В донесении, написанном в годовщину казни Имре Надя, сообщается, что вдова Михая Каройи в своей квартире, расположенной на улице Михая Каройи, устроила большой прием (ей вернули часть их дворца, позднее она принимала там и меня, в тот вечер там появился член политбюро Ацел, который спросил, не хочу ли я с ним побеседовать; я сказал «нет»), где, по примерной оценке, присутствовало 150 человек, среди них Золтан Кодай, Ирен Пшота и многие именитые писатели и артисты. Вдова Каройи попросила меня развлечь одну английскую гостью, которая не говорит по-венгерски, и представила меня весьма некрасивой, но довольно забавной даме лет пятидесятии т. д. А дама-то оказалась супругой английского посла; разумеется, он получил приглашение.