Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

4 июня 2000 года, воскресенье

Неделя книги, отец идет нарасхват. Подходит один из бывших соучеников отца — хотел бы поговорить со мной. Хорошо. Он растроганно смотрит на меня: Вылитый отец, говорит он. Меня одновременно охватывают гордость и желание вцепиться ему в глотку.

Ну вот я и изгнан из родного отца. Из отцовской земли. (Не это ли настоящая, окончательная национализация? Утрата последних моих привилегий?) <���Будь я современником Пала Эстерхази, то написал бы еще один цикл песнопений или молитвенник — про отца. Но я, наряду со всем прочим, всего-навсего современник самого себя.>

Легкие, порхающие на ветру летние платья — легкие, безответственные, дионисийские ощущения. — Красиво сказал, маэстро!

6 июня 2000 года, вторник

На улице жарко, отправлюсь на службу. В газетном киоске продавец предлагает не покупать у него трамвайные билеты, а ездить «зайцем». В случае же прокола диктовать контролерам адрес премьер-министра Орбана. Самый лучший метод. До 1998 года — адрес Хорна, теперь — Орбана. Но я отвечаю, что не согласен с ним.

Вчера кто-то из окрестных жителей попросил меня подписать несколько экземпляров «Гармонии». И состоялся у нас фантастический диалог. Он шутя говорит мне:

Вот хохма была бы, если бы вы сейчас давали автограф бывшему стукачу.

Кому-кому? — не врубаюсь я и хватаю ртом воздух.

Ну если бы я, например, в свое время был стукачом…

А я, бляха-муха, — сын бывшего стукача! — подумал официант и любезно раскланялся(стр. 569).

Другой любитель автографов попросил меня написать: «Продолжение следует». И явно не понял торжествующего выражения на моей роже. Непременно, обнадежил я его, будет и продолжение! — таким тоном, как будто хотел сказать: будет еще вой и скрежет зубовный! Я не чувствовал, что солгал ему, скорее пережил это как игру.

Указанное лицо я намеревался посетить на квартире, но мне не открыли дверь.Из таких фраз состоит его жизнь. М. К. с семьей отдыхают. Супруга В. П. рассказывает о семье Д. К.: необходимую сумму, которую следует заплатить государству за разрешение на эмиграцию, они собрали. Р., как обычно, жалуется ему, что сын ей не пишет. О дяде М. и его семье (из Парижа) — мелкий эпизод, случайная информация: в селе Алшо-Гёд у них до сих пор было несколько земельных участков, они их продали. Поэтому недостатка в форинтах не испытывали.Агент раздает оценки и похвалы. На здешние условия он смотрит реально, например рассказал мне, что его отец(…), которому теперь 82 года, до сих пор мечтает о том, чтобы вернуться хозяйствовать в Венгрию, что, по его мнению, абсолютно исключено.

Р. получила заграничный паспорт (поездка с туристической группой в Вену). Информация проверена по линии Интуриста.Интересно, как это пронизывает все общество… Что пронизывает? Да вся эта мерзость, начиная от предательства и кончая стремлением выжить. Компромисс с властью после 1956 года заключили не отдельные личности, а общество в целом, и только как следствие этого — отдельные личности. Кто-то в меньшей степени, кто-то в большей. Но все. Кто-то, может быть, заключил нулевой компромисс, но все-таки заключил.

Задание:Агент должен посетить Сельскохозяйственную выставку, написать письмо в Вену, намекнув, что семья нуждается в помощи родственников; письмо отвезет в Вену сетевой агент и там отправит его по почте.

[Внезапно м. п. у., как однажды отец презрительно бросил по поводу высказывания одного новоиспеченного, невесть откуда вынырнувшего политика: Ну и холоп! В этом не было никакого высокомерия, это сказано было не аристократом, а демократом. Республиканцем. То было не высокомерие, а достоинство. Сейчас мне хочется сказать то же самое: Ну и холоп! Как он лебезит перед этими! Самое гнусное, наверное, не предательство как таковое, а раболепие. Одно дело — служить, и совсем другое, позорное дело — выслуживаться! Раболепие как раз и стало главным, постыднейшим достижением кадаровской системы.

Именно его распространял мой отец, и это был его самый тяжкий грех. — Но это лишь половина правды. Раболепия он не распространял. Он сам был его воплощением, а если что-то и распространял, то нечто прямо противоположное. Спросите любого, кто его знал. Я говорю это не для того, чтобы оправдывать его. И сам не пойму, как это было возможно. Может, отец был величайшим актером? Как знаменитая Мари Ясаи? Заслуженным и народным? Артистом? Ну хватит.]

Чтобы иметь возможность встретиться с И. А., агент заказал через Вену номер еженедельника «Bunte Illustrierte», в котором рассказывалось о бракосочетании одного из Лихтенштейнов, состоящих в родственных отношениях с семьей А. Прокол: И. А. уже получила этот номер еженедельника. Он явился к ней на работу, они стояли возле вахтера. Я спросил, почему она в эту жару не приезжала на пляж. А. ответила, что очень устала.Да, неважно идут дела. Агент будто бегает за девчонкой, которой он глубоко безразличен.

Й. П. спрашивает агента, как он считает, получит ли семья К. разрешение на эмиграцию. Я ответил уклончиво (мол никакой системы в этом вопросе нет и т. п.).О дьявол, я так и слышу его слова.

Когда я упомянул о визите советской партийной делегации, К. никак не отреагировал, поэтому я не стал форсировать эту тему.

Письмо В., адресованное в Вену, ему приходится переписывать еще раз, чтобы оно сохранилось в деле (мне тоже приходится переписывать, чтобы оно сохранилось здесь , вот так одно поколение, держа руку другого, передает по наследству знания, опыт, традиции): К сожалению, в этом году встретиться не удастся (вы, наверное, догадываетесь почему!), между тем я с большим удовольствием продолжил бы начатый год назад разговор, более того, не исключено, что посредством своих зарубежных родственников я мог бы чем-то помочь вам.(…) В день годовщины событий душой буду с вами! — не пишет, а переписывает он.

Задание: Посетить Р., но прямых вопросов о ее сыне не задавать.

Думая об отце, понимаю яснее ясного, насколько недопустимо использование истории в партийно-политических целях.

[Пока я копировал скопированное отцом письмо, в Нью-Йорке рухнул Всемирный торговый центр. <���Случилось 11-е сентября.> Все говорят, что мир от этого изменился. Не изменился, а просто отныне нельзя больше делать вид, что мы не видим действительного мира. Конечно, это значительная перемена. В открывшийся нам сейчас брутальный облик мироздания без труда вписывается мой отец (точнее, его история).

Сколько зла может сконцентрировать в себе жизнь одного человека! В каком-то смысле террористическое нападение на Нью-Йорк для меня столь же невероятно, как то, что отец был агентом гэбэ. Когда я впервые увидел врезающийся в башню авиалайнер (в одном из отелей Франкфурта, вполглаза глядя на телеэкран и действительно какое-то время убежденный в том, что эти идиотские фильмы катастроф начали показывать по телевидению уже и днем), а также когда я впервые увидел почерк отца в досье (тоже вполглаза, без особого интереса, ведь ни в том, ни в другом случае я ни к чему не был готов, да и не думал, что должен готовиться быть к чему-то готовым), в обоих случаях со мной произошло одно и то же — я вытаращил глаза, стал задыхаться, и сердце заколотилось. Я не верил своим глазам, но знал: это правда. (Я уже больше года живу в состоянии шока, в котором мир оказался только сейчас. Говорю это не бахвалясь.)