Николай Лохматов - Булатов курган

Допахивать осталось не более сотки. Монастырская пустошь теперь напоминала темное озеро. Виктор особенно внимательно следил за пластами земли. Он то заглублял лемеха, то приподнимал их почти на поверхность и снова всаживал в тяжелую травянистую почву. Трактор то ускорял ход, то вдруг притормаживал. Петр несколько раз останавливался, осматривал прицеп и, не найдя ничего подозрительного, снова садился в кабину.

Совсем уже к концу пахоты Виктор ясно услышал, как плуг ударился о что-то твердое. Лицо радостно порозовело. «Вот оно где, игуменово золото!» Убедившись, что Петр за ним не следит, он поспешно установил глубину вспашки на прицепе, соскочил на пашню.

Поворачивая трактор, Петр увидел, как Виктор руками рвал землю. Вытащив какой-то металлический предмет, он с раздражением отбросил его в сторону и побежал за прицепом.

Когда работа была закончена, Петр остановил трактор против того места, где рылся Виктор. На пашне желтел поржавевший стержень, напоминающий шкворень.

— Ты что смотрел? — забеспокоился Виктор.

— Проверял глубину вспашки. Как бы снова не напасть на неприятности.

— Можешь быть спокоен. Сделано, как надо!..

Домой они шли неторопливо, оба усталые. Перекинув через руку плащ, Виктор рассказывал об игумене, который отказался поклониться Булату и погиб от его рук. А прекрасная дочь Ока не захотела быть наложницей хана. Она зарыла под курганом золото, а сама бросилась в реку.

Деревня просыпалась. У колодцев гремели ведрами хозяйки. Выбравшись со дворов, по сырой земле бродили куры. Взлетев на изгороди, перекликались петухи. Проходя мимо земновской избы, Виктор взглянул на кружевные занавески, за которыми еще теплилась дремота. «Спит», — подумал он о Наде.

— Что, засушила? — прервал его мысли Петр. — Мимо окон спокойно не можешь пройти?

— Много чести! — безразличным тоном бросил Виктор. — Не на ней свет клином сошелся.

— Видел, как ты вчера около нее увивался. — И Петр сочувственно добавил: — С каждым так бывает. А Надя — девушка хорошая.

Эти слова подкупили Виктора. Он собрался было признаться, что Надя давно ему не дает покоя, но удержался. Кто знает, как Петр примет его откровения? Еще насмехаться станет.

У бригадной избушки стоял Земнов. Бугристые плечи его плотно облегала кожаная куртка. Глаза то блуждали по обильно политым зеленям, то останавливались на кругленьких листочках мелкой вьющейся травки, покрывшей обочины дороги…

— У такого тестя не забалуешь, — пошутил Петр. — Пальцем прижмет, и не пикнешь.

— Ну, хватит! — вспылил Виктор. — С тобой по-серьезному не поговоришь.

— Как у вас дела? — спросил Кондрат.

— Кончили… — ответил Петр.

— Молодцы! Теперь пшеницу сеять будем.

Виктор подал Кондрату плащ.

— Спасибо, дядя Кондрат, не он бы — не кончили сегодня. Залил дождь.

— Откуда он у тебя? — удивился бригадир:

— Ночью Надя принесла!

— Вот оно что!.. Ну ладно, давай! — И, забрав плащ, посоветовал: — Ты весь мокрый, иди переоденься, не то сляжешь.

— Ничего, выдержу…

Виктор еще долго стоял на крыльце. Поступок Нади его удивлял и радовал. «Оказывается, сама… Помнит, значит». В душе у Виктора все больше нарастала радость. Думалось, вот сейчас дунет ветер, облака рассеются и откроют ясную голубизну.

Так он стоял до тех пор, пока во всем теле не почувствовал озноб. Мокрая одежда похолодела, прилипала к спине. Чтобы не продрогнуть окончательно, Виктор сначала решил на минутку забежать в контору, узнать, где они будут пахать сегодня, а потом уйти домой.

У порога он замер. Посреди комнаты над столом склонились Надя и Костя. Свесив темные косы над большим листом ватмана, она оклеивала его прошлогодними колосьями пшеницы. Рядом стояли Петр и Кондрат. В верхнем левом углу листа Виктор прочел заголовок: «Клад».

«Нашли?..» — Внутри у парня что-то оборвалось. Взгляд его остановился на строчках.

«…Слава нашим труженикам Петру Ладикову и Виктору Синицыну. За шесть дней они подняли семьдесят гектаров целины, — прочитал он. — В мае эта площадь покроется всходами. А потом у подножья кургана будут золотиться спелые колосья. Вот он, настоящий клад, который нашли они, совершая трудовой подвиг…»

Виктор понял, что речь идет об их работе. В сердце хлынула радость.

Марью Ниловну, не дожидаясь, пока за ней придет муж, выписали из больницы перед вечером.

После многих дней, проведенных в постели, Горбылева ощущала слабость в ногах. От свежего, настоянного на цветах воздуха кружилась голова. Дойдя до теплицы, Марья Ниловна свернула к парникам, ее потянуло посмотреть всходы капусты. Перед болезнью они только что начали пробиваться. Теперь рассада вытянулась, разлопушила круглые светло-зеленые листочки.

— Живы? — спросила она, будто всходы могли ее понять. То ли от ощущения свободы, то ли от того, что окрепли, поднялись росточки, на душе у Марьи Ниловны стало легко и весело. Словно и не было за ее плечами тяжкой болезни, горьких часов одиночества.

Вспомнила она и о семенах свеклы, которые посеяла перед болезнью. «Взошли ли?» Марья Ниловна вернулась к теплице и повстречала Кондрата.

— О, Ниловна! — обернулся он. Его скуластое лицо расплылось в приветливой улыбке. — Ну как, отходили врачи?

— Жива-здорова! — нарочито бодро отозвалась Марья Ниловна.

— Хорошо, коли так! Теперь будь осторожней. За тяжелое не берись.

— Наклюнулись!.. — вскрикнула Марья Ниловна и подошла к боковому ящику.

Марья Ниловна склонилась над ящиком: всхожесть полная. Согнулся над растениями и Кондрат. Он ощупывал взглядом каждый росток. Они были крепкие, сильные. Только два стебелька оказались слабенькими. Луч заходящего солнца прошил стекла боковых окон, заиграл на листочках.

— Вот мы и родились! — Марья Ниловна повернула голову и совсем близко увидела лицо Кондрата. Оно было чисто выбритым, сквозь отполированную ветром и солнцем кожу еле заметно проступал румянец. Чистые, словно промытые, глаза щурились.

— Чего бы им не родиться? Теплынь здесь и земля благодатная, — заметил он.

Щеки у Марьи Ниловны запылали, в глазах смущение.

Кондрат выпрямился и неловко спрятал за спину руки.

Горбылев ждал жену. С утра он навел порядок и во дворе и в хлеву. Прибрал избу, приготовил обед… «Пусть не думает, что без нее пропаду». В контору пришел приодетый, то и дело подкручивал усы. Целый день он был весел, шутил с посетителями.

За время болезни жены в душе у Горбылева улеглись все волнения. Стал забывать он и об анонимке. «Ерунду сгородил кто-то, а я на дыбы…»

Перед вечером Горбылев покинул контору. К больнице он шел быстро, по-молодому распрямляя плечи. В мыслях у него было одно: как обрадуется Маша, когда увидит и мужа приодетым, и дом прибранным. Он уже представлял себе, как они вечером будут сидеть за чаем, рассказывать друг другу новости…