Александр Сердюк - Порог дома твоего

На вступительных экзаменах в погранучилище срезался — не добрал половины балла. Глядя на его статную, спортивную фигуру, открытое, прямодушное лицо, полковник, председатель комиссии, сказал:

— Надо же. Самая малость… Такой парень, и придется расстаться… Жаль… Очень жаль. Границе такие нужны…

Он полистал лежавшие перед ним бумаги, переглянулся с членами комиссии и задумался. Потом еще раз пристально посмотрел на Москвичева и решительно произнес:

— Вот что, Москвичев, мы вас все-таки оставим… В резерве. А все дальнейшее будет зависеть от вас. Понятно?

Москвичеву хотелось ответить «так точно», по-военному, но с губ сорвались слова:

— Спасибо… Большое вам спасибо…

Выпуск совпал с Московской Олимпиадой, и, прикрепляя к кителям новенькие лейтенантские погоны, вчерашние курсанты назвали его олимпийским.

Самолеты прибывали один за другим. С запада. С юга. С востока. Через широко распахнутые двери в аэровокзал вливались шумные, многолюдные потоки. Путешественники двигались налегке, неся с собой лишь то, что «летело» с ними в салоне. Остальной багаж услужливо доставлял транспортер — длинная эластичная лента, двигавшаяся по кругу.

Офицер Москвичев исподволь привыкал к этому перемещению людей, представлявших все части света. У каждого из них была своя причина отправиться за тридевять земель. Одних позвала в дорогу любознательность, других — важные дела. Ну а третьих… Количественно эта категория в сравнении с общей массой воздушных путешественников ничтожна. Однако именно они, эти третьи, доставляют пограничникам самые большие хлопоты. Им вообще не следовало бы лететь в Москву. Но у них свои расчеты, свои планы. И чтобы их осуществить, эти люди идут на любой подлог, придумывают все более изощренные уловки.

Москвичев, в качестве старшего контролера, уже несколько часов дежурил в зале прилета. К нему изредка подходил его наставник Солдатов. Длинного разговора не затевали. Перекинутся одной-двумя фразами, иногда просто взглядами — как, мол, все в порядке? — и разойдутся. У каждого — свои обязанности. Даже когда ничего не случается, нет ни малейших признаков возможного ЧП, они ни на минуту не расслабляются. Дело известное: тишине пограничник не верит. И не зря.

…Мужчина средних лет и среднего роста, появившись в зале, на считанные секунды задержался у входа. Глаза его как-то странно и тревожно забегали, словно искали кого-то. Выражение лица стало напряженным. Но уже в следующее мгновение ему удалось скрыть и озабоченность, и тревогу. Плотно сомкнутые губы вдруг ожили и расплылись в широкой улыбке.

Москвичев не смотрел на незнакомца в упор, он поймал эту быструю смену чувств боковым зрением. Еще не зная, чем объяснить ее, не будучи уверенным, что за этим что-то кроется, он решил проследить, как будет вести себя пассажир дальше. А тот, преобразившись, уже не только улыбался, но и разговаривал со своими соседями. Теперь его можно было принять за компанейского, общительного человека. Наверное, именно таким был он в салоне самолета, перезнакомился за дорогу со многими, легко находя темы для разговоров. Теперь он обращался то к одному, то к другому, видимо, остроумно шутил — слова его часто вызывали смех. И все же со стороны все это больше походило на игру — тонкую, хитрую, продуманную до мелочей. Вот опять его что-то насторожило, на мгновение он забыл о своей роли. Москвичев понял: увидел пограничника — до кабины паспортного контроля оставалось всего лишь несколько шагов. Мужчина скользнул по проверяющему документы быстрым, оценивающим взглядом, оглянулся зачем-то и тут же возобновил прерванный разговор. Он явно был из тех, кто за словом в карман не лезет.

У кабины остановился, пропуская вперед других, делая вид, что лично ему это не к спеху — пройти через контроль еще успеет. Ободряюще похлопал по плечу одного из спутников, уже приготовившего документы: ничего, мол, страшного. Сам тоже полез в карман куртки, но достал из него не паспорт, а сигареты. Курил жадно, частыми, глубокими затяжками.

Москвичев подошел к старшему сержанту Шепетильникову.

— Вы присмотритесь к человеку в куртке, — негромко сказал он. — Странно ведет себя.

Вскоре и этот пассажир вручил Шепетильникову свой паспорт. И с каким беспечным видом! Пока пограничник не спеша сличал фото, перечитывал различные записи, разглядывал печати и штампы, мужчина беззаботно смотрел по сторонам, словно все ему было чрезвычайно любопытно, а то, что делал проверявший документы, его совсем не касалось.

А оно-то как раз и касалось. Не будем раскрывать, по каким едва уловимым приметам Шепетильников определил, что предъявленный ему паспорт — фальшивый. Профессия пограничника контрольно-пропускного пункта имеет свои тайны.

Старший сержант передал паспорт Москвичеву. Тот тщательно осмотрел документ, подумал: «Искусная работа, ничего не скажешь». И перевел взгляд на пассажира. Увидел, что прежняя веселость, несмотря на все попытки удержать ее, исчезает с его лица. Сдали все-таки нервы, сдали…

— Пройдемте, пожалуйста, со мной, — пригласил сухо и строго. — В служебную комнату.

Предстоящий разговор путешественнику удовольствия, конечно, не доставит. Устных извинений со стороны пассажира будет мало. Придется ему и кое-какие бумаги подписать, притом не чужим, не тем, что в паспорте, а собственным именем.

И опять капитан Москвичев несет очередное дежурство. Еще один неприятный разговор с иностранцем. Правда, у этого «гостя» документы были в полном порядке.

…Жак Флитье пожаловал в нашу страну с камнем за пазухой… Впрочем, это только так говорится. Прихватил он с собой предметы самые современные — новейшую продукцию научно-технического прогресса. И спрятал не за пазуху, а в более надежное место. Думал, никому и в голову не придет, что в пищевых жестяных коробках, наполненных рисом, могут лежать видеокассеты.

Жак Флитье, собираясь в Москву, был вполне уверен в надежности своей выдумки и без всяких колебаний занялся покупками: выбрал самые вместительные коробки, целых четыре, приобрел несколько килограммов риса, самого высшего качества. А вот видеокассеты выбирать не пришлось. Ему доставили их на квартиру. Что послать русским, определяли люди более компетентные, чем он. С телевизионного экрана — разумеется, в том случае, если эти кассеты удастся провезти, — на них обрушатся сцены, действующие на психику подобно сильному разрушительному средству. Звериная жестокость. Бесконечные, с мельчайшими подробностями, убийства. Порнография. Это ведь тоже пища, да еще какая! Правда, ядовитая. Что ни кассета, то три часа экранного времени. Четырежды три — двенадцать. Половина суток полного видеобезумия!