Крис Краус - I love Dick

Пятница, 3 февраля 1995 года

ДД,

искусство, как Бог или Народ, изящно до тех пор, пока ты можешь в него верить.

Чем Можно Заняться С Человеком, С Которым У Тебя Роман:

1) Сфотографироваться в фотобудке.

(Пометка: закончить позже.)

О чем я размышляла в машине:

Что я больше не хочу быть человеком, который все знает, который продумывает все за двоих и вечно строит планы. Раньше я, хоть убей, не понимала людей, готовых решиться на это (т. е. в корне изменить свою жизнь), – это казалось мне бесполезным, самовлюбленным, еще одним способом отлынивать от дела. Но воля, вера могут быть сломлены… и теперь и я вслед за ними.

Можно сформулировать так: я сошлась с Сильвером, поскольку знала, что смогу помочь ему собрать его жизнь по кусочкам. К тебе же меня тянет, потому что я понимаю, что ты можешь помочь мне разобрать мою.

Пасадена, Калифорния

Суббота, 4 февраля 1995 года

«Мактуб» на арабском означает «так предначертано».

Создать нарратив, в котором говорящий начинает понимать, что события ее/его жизни могут рассматриваться не как неожиданности, а как озарения, как систематические откровения судьбы.

ДД,

сижу в библиотеке «Арт-центра», начала систематически читать твое эссе «Медиа и время магии» в каталоге Цюрихского музея, на который я наткнулась здесь в прошлый раз. Похоже, я твой идеальный читатель – или, скорее, идеальный читатель – это тот, кто влюблен в писателя, кто прочесывает текст в надежде разгадать его личность и ход его мыслей –

(С помощью любви я учу себя мыслить) – смотрю на текст как на путь внутрь. С такой установкой никакой текст не кажется слишком сложным или невразумительным и все становится объектом исследования. (Исследование хорошо тем, что разбивает все на микрокосмы: если тебе понятно изучаемое в рамках твоего исследования, ты способен определить и другие рамки, другие аспекты исследования. Все существует по отдельности, обособленно, и никакого макрокосма на самом деле нет. Без границ нет и исследования – только хаос. И ты его разбираешь. )

Я думаю, что в этом эссе ты (скорее всего, многие другие тоже, но раз я влюблена в тебя, притворюсь, что ты такой один) был на волоске от очень важного открытия: как ввести политику в концептуальный экстаз Леви-Стросса, в экстатический нигилизм Бодрийяра, не становясь при этом старым брюзгой. Политика означает принятие того, что события происходят не без причины. За потоком событий стоит каузальность, и если мы будем упорно ее исследовать, мы ее поймем. Можно ли артикулировать политическое структурно, заряжено, вместо того чтобы скрести по сусекам, откапывая очередную скукотищу? Я думаю, разгадка в одновременности, в ощущении чуда: политическое может быть ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ ИСТОЧНИКОМ ИНФОРМАЦИИ, и более того : политическая осознанность, понимание того, как все происходит, вполне может усилить наше ощущение настоящего, которое врывается в Сейчас. Я думаю о твоей цитате из Леви-Стросса – «вселенная информации, где снова воцаряются законы неприрученной мысли». Будто мгновенная передача информации может вернуть нас к хронологической, конечной, намеренной магии средневекового мира. «Средние века зиждятся на семи веках бурного восторга, простирающегося от ангелов небесных до навозных куч» (Хуго Балль). Поэтому когда ты вводишь политическую информацию в свои тексты, она не должна быть скована формулировками «и все же –», «но все-таки», словно политическое может быть чем-то окончательным, примиряющим. (Вспоминается твое эссе о постмодернистском ретрокэмпе в книге «Министерство страха».) Политическое следует вводить через «и, и». Затаив дыхание, удерживая это на плаву – каким количеством информации об одном предмете можно жонглировать двумя руками?

Ты так хорошо пишешь об искусстве.

Безусловно, я расхожусь с тобой в вопросе рамок. Ты утверждаешь, что рамки привносят цельность только за счет сдерживания и исключения. Но фокус в том, чтобы раскрыть ВСЁ внутри рамки. «Напряги мозги», – кричал, бывало, по громкой связи Ричард Форман в своих ранних пьесах. Ну или Вглядись.

Нью-Йорк

Вторник, 7 февраля 1995 года

Но волк, увы, чем кажется скромней,

тем он всегда лукавей и страшней [11] Пер. с фр. И. Тургенева. .

ДД,

вчера ночью я проспала, наверное, минут двадцать, скрючившись в кресле самолета, когда меня разбудил очень красочный сон.

Я тусила с Лорой Пэддок, моей лучшей (и единственной на самом деле) подругой среди студентов «Арт-центра». Мы были у кого-то дома (у одного из студентов?); ужин в большой компании, и мы с Лорой собирались уйти пораньше, чтобы я могла пересечься с тобой. Я должна была позвонить тебе и подтвердить, что все в силе, и я позвонила с вечеринки, а ты вдруг все отменил, ничего не объясняя. Я повесила трубку и посреди заполненной двадцатилетними студентами-искусствоведами комнаты непроизвольно и громко всхлипнула. Никто не обратил на меня внимания, кроме Лоры, которая тут же все поняла, и я рухнула в ее объятия.

В субботу утром мы встретились с Лорой в Пасадене на кофе и сели во внутреннем дворе на бульваре Колорадо, представляя, что мы в Мексике или на Ибице. Мы продолжили начатую несколько месяцев назад беседу о мистицизме, любви, одержимости. Мы говорим о любви и желании не столько с позиции теории, сколько о том, как они представлены в наших любимых книгах и стихотворениях. Исследование как встреча Фан-клуба – только так.

Между нами есть негласное соглашение о том, что мы принимаем их (любовь, крайность, желание), и лучше всего у нас получается делиться опытом/взглядами, обмениваясь любимыми сентенциями и стихами. Именно Лора рассказала мне об этой пословице про скромность и коварство: «По-моему, это значит, – сказала она, глядя прямо на меня огромными льдисто-голубыми глазами, – что тот, кого ты больше всего любишь, наделен властью ранить тебя сильнее всего». И мы обе кивнули, слегка улыбаясь, понимая, о чем речь. Но так как мы ведем не девичьи, а студенческие разговоры, мы обе очень стараемся удерживать беседу в наполненной двусмысленными отсылками плоскости. Каждая встреча с Лорой похожа на вдыхание эфира; как дамы двора Хэйан, мы всегда учитываем «форму».

Когда я впервые познакомилась с Лорой Пэддок, я была поражена ее толстыми блокнотами, исчирканными цитатами, рисунками, мыслями. Ведь я тоже такие вела когда-то. А сейчас –

Турман, Нью-Йорк

9 февраля 1995 года

Весь вчерашний день в поезде и сегодня тоже я провела за чтением твоей последней книги «Министерство страха» – я взяла ее в библиотеке «Арт-центра». Просто поразительно, что книга вышла в 1988 году; хотя название заимствовано у Оруэлла, понадобилось еще четыре года, чтобы страх поставил нас на место. 1988-й стал годом, когда журнал о недвижимости и ресторанах «Севен Дэйз» захватил Нью-Йорк и перспектива жить в парке перестала казаться чем-то невозможным. На вечеринках Известных Художников пересказывали истории о бывших коллегах, замеченных за копанием в мусорных баках. Деньги переписали мифологию; жизни людей, которыми я восхищалась, теперь казались поучительными историями. Пол Тек умер от СПИДа в восемьдесят шестом, Дэвид Войнарович был при смерти, и еще гремела какая-то академическая херня о Теле, будто оно было чем-то отдельным. И среди всего этого ты написал самую прекрасную книгу о необходимости все разрушить.