Валентин Крючков - На крутом переломе

— Что случилось? Ну, Саша, ты ведешь себя не как мужчина. Сказал приду — приходи! Ну часа через два. Ждем. Лучше поздно, чем никогда. Привет Борису, передаю. Ждем.

А нам неплохо и одним, подумал я. Люба выпила немного коньяка, потом фужер шампанского. Я пил сок. «Давай станцуем? — предложила она. — Люблю это старое танго. Какая грустная, красивая мелодия. Мне очень нравится. Жизнь иногда тоже бывает слишком грустной. И хочется, чтоб кто-то тебя приласкал, пожалел». Потом мы сменили музыку. Включили современную. Ее ритмы быстро изматывают, а главное — быстро надоедают. И когда Люба устала, сели на диван. И тут же она самым серьезным образом предложила:

— Давай помечтаем вслух. Будем говорить друг другу только правду. Откровенно, без утайки. Принимается? Ну и прекрасно. Раз я предложила, то и начну. Когда я впервые увидела тебя — обалдела! Как ты здорово разделал их! Я так радовалась! Если бы ты знал! Я боготворила тебя. И подумала: за таким парнем — хоть на край света. С ним куда угодно пойду. Не страшно. И не только это. Потом, когда ты шел рядом со мной, я тебя всего разглядела. И подумала: не только сильный, но и красивый. Говорить умеет. И мне захотелось прикоснуться к тебе. Положить голову на грудь. И гладить тебя. Обнять. Это, подумала я, видимо, судьба. Разве не так? Только честно? — Она обняла меня за шею и долго смотрела в глаза. — Только честно! — Она такая горячая. И нежная. И мне было очень хорошо, как никогда в жизни, я даже притих от счастья. Но она прикоснулась к моим губам и сказала: — Говори.

— Мне, — начал я, — ты тоже понравилась. Очень понравилась, и я подумал: сколько живем здесь, рядом, а раньше почему-то не встречались. Как жаль! И опять. Не совсем повезло. Она, наверное, с этим парнем. Такая красивая. Мне хочется, ужасно хочется идти с ней как можно дольше и говорить, говорить. Обо всем, что нас окружает, что знаем, что видим.

Когда я говорил это, она прижалась ко мне и мы долго сидели молча, и нам было так хорошо, что я думал, лучше и не бывает. А потом она говорит:

— А почему в жизни мы, как правило, бываем неискренние? Думаем одно, а говорим — другое. Кого стесняемся, зачем стесняемся. Вот и сейчас. Разве тебе не хочется меня обнять, поцеловать? Только честно? Мы же договорились.

— Хочется.

— Чего же ты боишься, глупый? Я ведь тоже ужасно хочу, чтобы ты меня обнял. Очень хочу. Очень.

Мы обнялись и стали целоваться…

Я все дни хожу и только и думаю о Любе. Мне видятся ее профиль, ее губы, ее упругие груди. Тот вечер был у меня первый. Какое счастье, что мне встретилась Люба! Она говорит, что я не умею целоваться. А сама умеет все. Знает все. И она меня научила. Мне было стыдно. Но она такая ласковая, добрая, что с ней все не стыдно. И хорошо, что первой я встретил Любу. Домой я летел как на крыльях. Хотелось жить и что-то сделать большое, существенное. Я чувствовал, как распирает грудь от свалившегося на меня счастья. Теперь я понял, почему Ильич оберегал меня от этого. Хитрый, все знает. На то он и тренер, чтоб знать. Интересно, догадается он или нет? После тренировки, когда мы приняли душ и поехали домой, он спросил:

— Ты сегодня, как зверь работал! Однако, братец, устал больше и раньше, чем бывало. Влюбился что ли? Давай по-мужски, откровенно. Все равно меня не проведешь. Красивая? Ну, смотри мне. Может, не стоит того, чтоб отрывать тебя от спорта? В любом деле, чтобы достичь высот, надо много заниматься только этим делом. Заниматься все свободное время. И всего себя отдавать ему. Надо показать себя в боксе. Показать достойно. Ты можешь. И это самое главное для тебя. Все может обождать. Бокс ждать не может.

Прав, видимо, Ильич. И даже не видимо, а точно: прав. Но он не знает, как я счастлив, как я люблю! Ведь Люба такая женщина — умереть можно!

Ходил смотреть на тренировки Вадика. Братик уже неплохо выглядит. Посмотрел его тренировочный бой. Когда он пропускал удары, я не мог этого видеть — отворачивался. Надо ему показать, как уходить от ближнего и левого прямого. Он его все время пропускает, а соперник, пусть и не сильно, но клюет и клюет. Хорошо, что мать и отец не ходят смотреть бокс. Особенно мать. Она бы вся испереживалась. Милая мама! У нее величайшее горе — поврежден позвоночник. И отнялись ноги. Плакать хочется. Вадик, не стесняясь, плакал при мне. И меня расслезил. Как будем без мамы? Нам все отец готовит. Лишь белье сдаем в бытовку. Обычно я или Вадик. Хорошо, что прачечная рядом. А полы моем сами. Мы согласны все делать, лишь бы мама поправилась.

Видел вчера Петра Васильевича. Крестника своего. Серость, тупица! Он было рванулся ко мне навстречу, но я резко отвернулся и пошел прочь, даже в другую сторону. Зачем он мне? Что у нас общего? Ничтожество! Хотя газета и придала мне некий ореол великомученика, а для чего мне это, зачем? Сначала оплевали, облили грязью. Мастер спорта избил. Записать такое в протокол?! Ведь это ж надо! И в самом деле, подлость человеческая — беспредельна. Что же это такое? Куда мы идем, если в нашем передовом, социалистическом обществе такие эксцессы возможны? Да и не только такие, оказывается, и более существенные есть. И поражает, что всю жизнь мы учили, зубрили одно, а в действительности этого не было. В действительности было совершенно другое. Сколько нам долбили, что Бухарин — враг народа, враг народа. И никакой он и не враг. Он, оказывается, любимец Ленина. Он был врагом, но не народа. Выходит, мы учили совсем не то? От нас скрывали, нам преподносили заведомо приукрашенное в определенную тональность то или иное событие. Кто-то определял цвета краски, кто-то готовил краску и кто-то употреблял ее в действие? Учились, учились, а на деле, выходит, ничего истинного не знаем. Даже стыдно становится за все. Как же тут жить? А ругаем запад, когда в своем доме так далеко до порядка.

Неожиданно в прихожей зазвенел звонок — резко, настойчиво. Кто же это такой нетерпеливый, подумал Никаноров. Он взял линейку, закрыл тетрадь и направился к выходу. На всякий случай взглянул в глазок: у двери стоял шофер диспетчерской машины.

— Тимофей Александрович, в горячепрокатном цехе вышло из строя обжимное устройство.

Наверное, около десяти тысяч смен, отработанных на родном заводе, насчитывал за своими плечами наладчик Евгений Осипов. Но в этот день, понимая важность задания, он пришел в цех на полтора часа раньше обычного и принялся тщательно готовить к работе линию: подкручивал болтики, гаечки, обильно смазывал, замерял на допуск поступившие бунты металла. Впервые в истории завода ему предстояло изготовить опытную партию болтов из борсодержащей стали.