Валентин Крючков - На крутом переломе

Едва Никаноров вернулся с совещания в райкоме партии, сделал наиболее срочные распоряжения, как ему пришлось ехать на совещание рангом повыше — в горком партии. В повестке не сообщали, но краем уха он прослышал, что будут распределять по предприятиям детали для погрузчиков сена. Отказываться — нынче время не то. Но и особой прыти, думаю, проявлять не следует. В общем, не маленький, должен сориентироваться по обстановке.

Пока собирал данные о том, что завод делает для села, проводил небольшую оперативку, подошло время ехать. Надо лишь позвонить Вадиму, предупредить, что вернусь поздно. Он набрал номер.

— Алло, ал-ло!

Услышав голос сына, спокойный, ровный, Никаноров даже обрадовался. Кажется, начинает успокаиваться, как грустил о брате! Особенно первые дни. Ходил по дому и не знал, чем заняться. Для него брат — пример. Он во всем старался ему подражать. Старший опекал, младший — следовал. Как мне они дороги. А деду, видимо, вдвойне.

— Пап, ты чего замолчал?

— Да тут с пультом возился. — Слушай, Вадим. Я уезжаю на совещание в горком партии. Потом заеду посмотреть работу новой линии. Для ВДНХ готовим. На днях отправлять будем. Так что действуй, как говорится, по своему усмотрению. Ешь, там в холодильнике, котлеты. Творог с молоком. Творог с рынка. Ну, до встречи!

На совещание Никаноров ехал с приподнятым настроением, особенно ему поднял настроение сын, а вот после совещания Никаноров особой радости не испытывал. Открутиться от задания не удалось.

Когда дело дошло до распределения, и руководителей предприятий стали одного за другим поднимать, все доказывали, что столько им не поднять, что все мощности загружены и т. д., и т. п.

И тут не выдержал секретарь горкома. По привычке, взъерошил свои густые, с белыми прядями волосы и сказал:

— Мы собрали вас не для того, чтобы выслушивать признания в политической близорукости. Урожай предполагается большой. И селу необходимо максимально помочь. Правительство отказало области. Прямо сказали: потенциал у вас один из крупнейших — вот и воспользуйтесь им.

После этого все посмирнели. И каждому предприятию задание определяли максимальное.

Вообще, думал Никаноров, день тяжелый. После третьей смены, почти до обеда, занимался разбором травмы в заготовительном. Страшный случай. На стане, где протягивают проволоку, петлей этой самой проволоки затянуло волочильщика. И хотя аварийное отключение сработало, спасти человека не удалось. Жена его работала в том же цехе. Упаковщицей. Когда услышала про аварию, бросилась туда и упала рядом с мужем, потеряв сознание. В семье у них, оказывается, четверо детей. Горе ее понять можно. Мы, как и положено, поможем. Но кто вернет детям отца, а жене — мужа? Одни напасти. И укрыться от них невозможно. Везде достигают. И дома, хоть голос у Вадима, вроде, радостный, сиротливо. Пусто. Идти в пустые комнаты не хочется. Хорошо, когда Вадим еще не спит и в настроении. С характером растет парень. Чуть что не так — в постель и как барсук в берлоге. Не подойдешь. Интересно, а как там на заводе? Может, и ехать не потребуется? Никаноров позвонил дежурному, потом в диспетчерскую. Узнал у старшего диспетчера обстановку, как сработали за день. Теперь, — попросил он, — конкретно, по позициям доложите. И тут, черт возьми, изругался про себя, тоже не все в порядке — сорвали задание камскому заводу. Прикинув, что и как можно спасти, он сделал распоряжение и вышел из здания горкома. «Выпить, что ли? Пожалуй, не мешало бы. Зря отказался от предложения коллеги с «Буревестника революции».

Город светился огнями. По территории Кремля прохаживались парами, группами и в одиночку. Любят горожане погулять здесь. Никаноров вышел через Дмитриевскую башню на площадь Минина, повернул налево, к памятнику Чкалову, постоял возле него, посмотрел вниз, на Волгу, где словно лениво плыли и протяжно гудели белые пароходы, сверкающие многочисленными огнями. С Волги тянуло прохладой.

Впереди он заметил тренера Фокина и его учеников. Подходить к ним не стал. Все думы и мысли его невольно опять сошлись на Борисе. Вроде все у него было нормально. Рос, как многие другие, как большинство. Особых происшествий, кажется, и не было. Вся его жизнь, как на ладони. Хотя, постой, в восьмом классе инцидент произошел. Борис отлупил тогда десятиклассника. Казалось, избил — значит, виноват. Раз виноват — отвечай. Оказывается, избил за дело: десятиклассник отнимал деньги у мальчишек из младших классов. А соседский паренек знал, что Борис занимается боксом. Подошел к нему и, всхлипывая, все рассказал. Но в школе все получилось иначе. Рассудили так: избил — надо обсудить этот поступок на линейке. Да пригласить родителей в школу, чтобы и с ними провести беседу. Марину возмутило такое отношение к инциденту. Она ходила в школу и настояла выслушать соседского мальчика. Выслушали. И получилось, что особо наказывать Бориса не за что. Его осудили за самосуд. Дескать, не надо было таким путем. Нужно, советовали учителя, сказать им. А кто скажет? Это же верх подлости, это значит — получить пожизненное прозвище ябеды. Одним словом, выговор Борис схлопотал.

А потом эта драка на остановке. Все выяснено. Все было с самого начала ясно. Прав, что вступился. А на деле опять, что получилось? За элементарное проявление мужества, за то, что грудью встал против надругательства и оскорбления личности журналиста и будущей актрисы, отсидел двое суток. Все было включено — тренер Фокин и журналист постарались, а что толку? Потребовалось двое суток, чтобы остановить машину бюрократии. Как переживал Борис! Первое время вообще никуда не ходил. Сядет, обхватит руками голову и сидит. Молча. Отчужденно. Целые сутки ничего не ел… Потом проигрыш на первенстве ЦС. Но, видимо, наибольшую душевную травму ему нанесли отношения с Любой. Неопределенность этих отношений. Он хотел ясности. А чего хотела она? Какую роль отводила Борису в своей жизни? Видимо, не завидную. Сожителя? Как это в народе говорят, дать — дала, а замуж не вышла. Это, наверное, возмутило Бориса. Видимо, решил проверить: любовь ли у него к Любе? А все же что-то между ними произошло. Это их секрет. Именно после того, о чем они знают только вдвоем, или кто-то еще, они перестали звонить и ходить друг к другу. Практически опять чужими стали. И дело, вероятно, не в Борисе, а в Любе. Очень жаль. Как бы она вписалась в нашу семью?

В памяти Никанорова всплыл тот вечер, когда он пришел — в кои-то годы — до программы «Время».

— Папа, ты у нас сегодня «до того». — Вадим улыбнулся. — Всегда бы так. Садись с нами чай пить.

За столом восседали четверо: Вадим во главе стола, затем Олег Фанфаронов, несколько поодаль Борис и Люба. На столе виднелись остатки ужина. В руках у Любы была гитара. Ее голос Никаноров услышал еще в прихожей, когда раздевался. Поздоровавшись, он заметил, как смутилась и тут же прекратила свое выступление Люба. «В отца она. Он тоже здорово поет и играет. Гены передаются. Борис — тоже в меня. В математике смекает — дай бог каждому». И тут он почувствовал, что сразу не вписался в их круг. Да разве возможно с корабля на бал? А почему бы не попробовать, если хочется быть своим человеком для своих детей? На своем корабле.