Валентин Крючков - Когда в пути не один

Филиппов уверенно открыл замки, но дверь оказалась запертой еще и на внутреннюю железную задвижку, которую он изготовил сам. Владимир хорошо знал, что ломать ее — мартышкин труд.

Не желая стоять столбом перед дверью собственной квартиры, он принялся усиленно жать на кнопку звонка, напряженно вслушиваясь в происходящее за дверью. Наконец послышались шаги, и недовольным заспанным голосом жена спросила: «Кто?»

Услышав голос разгневанного мужа, открыла дверь, но, увидев его в изрядном подпитии да еще с собутыльником, которого даже не успела толком рассмотреть, прямо перед носом Владимира вновь захлопнула ее.

Обозленный Филиппов еще долгое время давил на кнопку звонка, но все его усилия так и не принесли результата.

Когда, несолоно хлебавши, друзья вышли из подъезда, Ламерикин не выдержал и с возмущением высказался:

— Владимир Алексеевич, не обижайся, но я никак не пойму: к тебе, помощнику председателя облисполкома, и такое наплевательское отношение? И со стороны кого — жены?! Не ожидал, что у тебя такая супруга. Пусть пьяный, пусть избитый, но пришел-то ты не куда-то, а домой! Уму непостижимо, что хозяину квартиры, уважаемому в области человеку дома не открывают дверь! Как же это можно?

Владимиру было так стыдно перед народным художником, написавшим портрет этой мегеры, что, пытаясь утешить его, он даже попытался как-то ее оправдать:

— Такое отношение к пьяным у нее в крови. В детстве да и потом, уже взрослой, она вдоволь насмотрелась на выкрутасы своего отца. Он инвалид войны, прекрасный шаповал, трудяга, но, к сожалению, большой любитель выпить и ко всему непредсказуемый дебошир. Скандал способен учинить из-за пустяка. Как только выпьет — обязательно начинал буянить, бить жену. И детей гонял, когда те были маленькие. Помню, как мы с Катериной первый раз приехали к ним в гости. Посидели, изрядно выпили и хорошо закусили. Казалось бы, достаточно, но вот он, русский характер: тестю моему, Алексею Васильевичу, показалось мало! И он тут же распорядился, чтобы жена подала еще бутылку.

— А что вы пили? — поинтересовался Ламерикин.

— Самогонку. Она, по словам тестя, была приготовлена из хлеба, но выглядела, как вода на дне ржавой кастрюли: желтоватая. Зато крепкая, — рассказывал дальше Филиппов. — Мне уже никакого питья не требовалось, и я хотел было уйти. Увидев это, тесть возмутился: дескать, ты что, не мужик? Если мужик — оставайся. Тут он снова, но уже более решительно позвал жену. Не увидя ни жены, ни водки, приподнялся со стула и зычным голосом напомнил, кто в доме хозяин. И когда супруга его выглянула в кухонный проем, со всей силой запустил в нее тарелкой квашеной капусты. Хорошо, что промахнулся: тарелка, ударившись о стену, разбилась вдребезги! Вот такая история, — закончил рассказ Филиппов.

— Но ты-то, надеюсь, не такой буянистый? — поинтересовался Ламерикин.

— Пока еще ни разу в жизни не ударил ни одну женщину! — твердо ответил Владимир, хотя только что, стоя в дверях собственной квартиры, готов был треснуть Катерину как следует, чтобы не выпендривалась. Однако не успел — та захлопнула дверь.

— И куда же ты теперь, Владимир Алексеевич?

— Может, к матери.

— А она где живет?

— Недалеко от «Красного вулкана», в Ленинском районе.

— Далековато. Я предлагаю другой вариант — ко мне. Остальное увидишь сам, — предложил художник.

Зная, что Ламерикины живут неподалеку, всего в двух остановках, Владимир без раздумий принял предложение.

Войдя в квартиру, художник первым делом попросил жену, чтобы она быстро приготовила что-нибудь перекусить и выпить. Пока мужчины раздевались, мыли руки, стол оказался накрыт.

Посмотрев на жену, Ламерикин спросил ее, не желает ли она повечерять с ними? Однако Валерия, легко покачав головой, отказалась. И тогда художник очень буднично объявил ей, что Владимир Алексеевич останется у них ночевать, на что последовал согласный кивок.

Едва друзья успели выпить по одной рюмке и слегка закусить мясной запеканкой, как на кухню снова заглянула Валерия, сообщив, что постель на диване в зале готова.

…Проснувшись утром, Владимир немного полежал, с волнением обдумывая предстоящий план своих действий на субботу и воскресенье, главным образом с учетом конфликта, непредвиденно возникшего в его и без того непростых отношениях с женой. Из этих нелегких раздумий его вывело осторожное покашливание Ламерикина, яростного курильщика. Заслышав его, Филиппов тотчас поднялся. Он оделся, умылся и на радушное приглашение друга выпить по стакану горячего чая охотно согласился, но позавтракать категорически отказался, не желая больше стеснять гостеприимного хозяина и его приветливую, как видно, искренне уважающую мужа жену. В душе Владимир невольно позавидовал таким семейным отношениям.

— Куда ты теперь, Владимир Алексеевич? — наливая ему в стакан свежезаваренного чаю и понимая, что вопрос этот не из простых, поинтересовался Ламерикин.

— В сад, Вячеслав Федорович. Надо слить воду из емкости для душа, иначе, когда наступят морозы, ее может разорвать. Да там всегда есть что поделать, — пояснил Филиппов, решивший про себя, что оба выходных дня проведет там. Картину жене он пока показывать не будет, а возможно, и совсем не отдаст — спрячет где-нибудь у матери в укромном месте. Да и вообще в понедельник, можно не сомневаться, ему будет не до портрета неблагодарной супруги — предстоит напряженная работа над третьим вариантом выступления Славянова на совещании в Совете Министров, на которое он отправится вскоре после возвращения из отпуска.

Выпив стакана по три чая с бутербродами, Филиппов и Ламерикин по-дружески распрощались, и Владимир уверенно отправился на автостанцию.

Когда показались пригородные кассы, он облегченно вздохнул и надумал позвонить Алене, чтобы пригласить ее к себе в сад. Пусть приедет вечером, а то в одиночестве его будут одолевать слишком тяжелые думы. К тому же они уже давненько не наведывались сюда, и пора бы освежить воспоминания, а заодно нужно обсудить все вопросы о предстоящем отпуске.

С трудом дозвонившись до Алены, Филиппов сказал ей, где он будет находиться ближайшие два дня, и предложил вечером приехать к нему в сад. Услышав ее радостное согласие, Владимир, повеселев душой, закончил разговор и неторопливо пошагал в магазин купить кое-что из продуктов.

Пригласив Алену в сад, Филиппов надеялся, что его думы о позорной ночной сцене исчезнут сами собой. Но ошибся: слишком мало времени прошло с того момента, и стереться из памяти произошедшее так быстро не могло. И в автобусе он думал все время не об Алене — манящей, молодой и красивой, а о том, как опозорила его Катерина, да еще при таком свидетеле — народном художнике России, который написал ее портрет. До самой его остановки в глазах Владимира были эти два портрета — Катерины и его собственный — и недоуменное лицо Ламерикина.