Вадим Прокофьев - Наш Артем

Артем понял, что незадачливому чинуше сейчас нужно одно — опохмелиться. Ни о чем другом тот не мог и думать. Опохмелиться. А грошей-то и нема. За пятерку сторговались на том, что эшелон будет на несколько минут задержан, а дежурный сам посадит Артема, чтобы кондуктор не придирался.

Так без приключений добрался он до станции Маньчжурия, к началу Восточно-Маньчжурской железной дороги. Эшелон дальше не шел, переселенцы разбрелись. А до Харбина, до явочной квартиры, ехать да ехать. Но вот беда — билет стоит четырнадцать рублей. А где их взять? Опять на крышу? Но по Восточно-Маньчжурской на крыше далеко не уедешь — тут на каждом шагу кордоны.

А почему бы не использовать обретенный опыт? Сколотить артель переселенцев, арендовать на артельные деньги вагон… и в Харбин.

Артель сколотилась быстро — все переговоры с железнодорожным начальством Артем взял на себя, и вагон, товарный правда, ему удалось добыть без труда и Дешево, да в придачу у него в кармане лежал билет от Харбина до Владивостока.

И вот Харбин!

Артем открыл глаза и снова плотно их зажмурил. Где он и что с ним? Разламывается голова, нестерпимо болит грудь, живот и страшно холодно. Приоткрыл один глаз — непонятная круговерть, стол стоит почему-то боком, а маленькое оконце медленно ползет на потолок. Лучше снова закрыть глаза и попробовать, несмотря на головную боль, собраться с мыслями.

Это оказалось не так просто. Мысли, словно кузнечики, скачут, скачут и, так же как и кузнечики, стрекочут. Нет, право стрекочут, потому так и болит голова.

Артем сделал над собой усилие. Итак, он в Харбине. Живет в китайской части города, в лачуге, ее хозяин какой-то аферист, и ему наплевать, есть ли у квартиранта паспорт, были б деньги. Деньги, деньги. Нет у него денег…

Артем снова теряет нить рассуждений. Он никак не может вспомнить, чем занимался, очутившись в Харбине… Ну да, искал работу, любую работу…

Боль и провал в черноту.

Он пришел в себя от холода. Знобило так, что, казалось, тело от дрожи распадется на кусочки. Артем боялся открыть глаза, но открыть их было нужно, чтобы посмотреть, кто стоит рядом с его топчаном. Он чувствовал, осязал, что кто-то есть в хибарке.

— Ага, вы пришли в себя, превосходно, превосходно! Так вот-с, молодой человек, у вас брюшной тиф и, насколько я понимаю, ни копейки денег? Значит, надо немедленно ложиться в больницу. Иначе я по долгу службы должен заявить властям…

Голос был монотонный, равнодушный.

Голова кружилась, и смотреть на свет было нестерпимо больно. Рядом с топчаном стоял пожилой господин в пенсне и с бородкой а-ля Чехов. Он смотрел куда-то мимо Артема и явно тяготился необходимостью дожидаться ответа больного.

А что мог ему ответить Артем? Денег действительно нет. Нет и паспорта. А без паспорта в больницу не примут, зато в жандармерию — пожалуйста. Артем закрыл глаза и вновь впал в беспамятство.

Артему показалось, что кто-то легонько дотронулся до его руки. И сразу вспомнилась угроза доктора доложить властям. «Из полиции. Так глупо…»

— Федор Андреевич, это я, вам тут телеграмма и перевод из Харькова.

Артем открыл глаза. Господи, хозяин частной квартиры, к которому у него был адрес! Проклятая болезнь. Он не может вспомнить ни фамилии, ни имени-отчества этого человека, а ведь по приезде в Харбин он написал друзьям в Харьков и дал именно его адрес.

Сколько раз, выступая перед рабочими, он проклинал власть денег. Но сто рублей — это же целое состояние. Теперь можно не опасаться больницы, теперь тот эскулап будет разговаривать с ним иным тоном. Вот она, власть денег!

Поправлялся Артем медленно. Сказались регулярные недоедания и недосыпания прошлых лет и недавних месяцев.

Часами лежа в своей хибарке, он перебирал события, предшествовавшие его болезни.

Харбин, с которым были связаны большие надежды, их не оправдал. Железнодорожные мастерские, куда он сунулся в поисках работы, были под строгим контролем пограничной стражи, штаб которой расположился неподалеку.

Вспомнил, что в город он приехал с семьюдесятью копейками, а потом, когда они кончились, несколько дней ничего не ел.

Не надеясь на успех, уже на грани отчаяния, зашел в редакцию газеты, даже, не удосужившись узнать ее названия. Это не было авантюрой. Артем знал твердо, что писать он умеет, хорошо владеет словом, да и наблюдательности ему не занимать.

Но на благоприятный прием надежд мало. Кто он такой? В каких газетах печатались его репортажи, очерки, фельетоны?

К великому удивлению и радости Артема, его спросили только о паспорте, сделали вид, что поверили, когда он заявил о потере документа, и предложили попробовать.

Если бы Артем был более искушен в делах газетных, то его, наверное, насторожил бы такой прием. Но опыта не было, а радость по поводу того, что найдена хоть какая-то работа, заслонила все остальные мысли.

Он брался за все: за очерки о положении китайской бедноты и за репортажи о происшествиях, писал фельетоны, его печатали, уродуя до неузнаваемости написанное. И не платили гонорара. Жулики и проходимцы, ведавшие газетой, знали о беспаспортном положении Артема и не опасались его. Впрочем, два рубля он все же получил.

Когда к Артему вернулся аппетит и он почувствовал, что может ходить, не держась за стенку, ему первым делом захотелось добраться до цирюльни, побриться, постричься да и на себя посмотреть. Но до парикмахерской он не дошел. Наверное, вид у него был такой изможденный, болезненный, что прохожие, только глянув, перебегали на другую сторону улицы. Артем понял, что его принимают за чумного. В Харбине чума и холера никогда не переводились.

Наиболее распространенная здесь чума тарабаган-пая, ее носители и рассадники сурки. Тарабаганное мясо дешево, им питаются бедняки.

Этим летом власти предупредили, что в Фугдя-Дони — китайской части Харбина — ожидается чума, и если хоть один больной или заподозренный в заболевании покинет Фугдя-Дони, то город оцепят войска и никого не будут выпускать.

Решение пришло сразу — бежать из Харбина и как можно скорее, быть может, с первым же отходящим поездом. И бежать за пределы царской империи. Пожалуй, в Дайрен, бывший русский Дальний. Хотя после войны 1904–1905 годов он стал японским, там все же осталось немало людей, говорящих по-русски. А это немаловажно на первых порах.

В вагоне четвертого класса нет купе. Сиденья со спинками и узенький проход. В вагоне жарко, накурено, пахнет карболкой и мазутом.

Артем примостился у окна и делает вид, что с интересом разглядывает проплывающий мимо ландшафт. А какой тут к черту ландшафт — сопки да сопки, они так похожи друг на друга, что если бы не мелькание телеграфных столбов да неистовое дребезжание и треск вагона, можно подумать, что поезд стоит на месте. Границу он миновал благополучно, никто не обратил на него внимания, не поинтересовался паспортом. И вот он катит по японским владениям, впрочем, японскими они стали недавно, после окончания русско-японской войны, по Портсмутскому миру. Квантунская область, Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и г. Дальним отходили к Японии на правах аренды у Китая.