Вадим Прокофьев - Наш Артем

— А что, ваш хозяин не поставляет хлеб на русские пароходы, заходящие в шанхайский порт?

Оказалось, что хозяин до этого не додумался, а между тем это предприятие сулило немалую выгоду. Артем решил подсказать хозяину новый источник обогащения, черт с ним, зато они с Наседкиным смогут частенько заглядывать в порт, официально знакомиться с командами русских судов. Это в будущем пригодится. А потом все же, какая-никакая, а связь с Россией, по которой они все так скучают. Когда заговорили о России, лица у всех стали серьезными и печальными. Родина. Куда бы ни забросила судьба человека, он всегда носит ее образ в сердце. Артем задумчиво и ни к кому не обращаясь заговорил:

— Когда — я был в Париже, то слышал от одного очень старого коммунара рассказ о том, как тосковал по России Герцен. А ведь у него было множество друзей, благородное дело. Но как ему в пышной парижской квартире или в собственном доме под Лондоном не хватало России! Однажды, когда у него собрались русские друзья, он вдруг предложил всем усесться в два ряда на ковер, лицом друг к другу, как сидят в лодке, и спеть «Вниз по матушке по Волге…». До чего же и мне захотелось сейчас оказаться в нашей малороссийской степи!

— А мне каждую ночь снятся ярославские леса, Волга, изба, которая и сегодня, небось, топится по-черному, — вдруг задумчиво сказал Щербаков.

— Ну, ладно, хватит слезу пускать, завтра к четырем на работу. Айда спать.

Потянулись дни, похожие один на другой, как близнецы. Однажды Артем оступился, подвернул ногу и вынужден был пролежать целый день в чуланчике пекарни, куда он перебрался из меблированной комнаты. Читать не хотелось, да и нечего было читать. Зубрить английские слова надоело, и Артем вспомнил, что давно не писал друзьям в Россию.

Газ коптил, еле освещал каморку.

«Простите, что так долго не писал, — начал он свое послание Екатерине Феликсовне Мечниковой. — Очень часто мне хотелось написать вам. Но постоянно встречались обстоятельства, которые мешали мне сделать это. Мы спим не на розах. Пробраться в Европу мне до сих пор не удается. Точно так же и в Америку или Австралию… Я застрял в Шанхае и жду не дождусь благоприятного случая, который бы позволил мне выбраться отсюда. Но, пока ждать-подождать, надо и делом заниматься. Жить на чужой счет я не могу… Я… кули. Никакой труд мне не страшен.

Пусть англичане лицемерно отворачивались, когда я тащил тележку с хлебом по городу. Это меня нисколько не трогало…»

Артем оторвался от письма. Вспомнился недавний случай. Утром, как всегда в 4 часа, он загрузил тележку свежеиспеченным хлебом и отправился по адресам. Они были постоянными, и он выработал наиболее экономный маршрут. Тележка была тяжелой, особенно в начале пути, когда ее доверху наполняли буханки хлеба, поэтому он откладывал на потом поездки по плохо мощенным улицам, где тележка скакала с булыги на булыгу, готовая ежеминутно перевернуться. С последними буханками он расставался часам к восьми утра. И вот несколько дней назад он, как всегда, постучал в двери дома, занятого английским коммерсантом. Вместо кухарки открыла хозяйка. И набросилась на него с отборной английской бранью. И что он грязный, и что хлеб остыл, и что из-за нерадивого развозчика они вынуждены, нарушая священные британские традиции, садиться за утренний завтрак позже восьми часов. В этот день шел дождь, было грязно, он устал, промок, и не хотелось ни с кем ни ругаться, ни просто разговаривать.

Но на следующий день Артем изменил маршрут и подъехал к дому англичанки в пять часов утра. Конечно, все еще спали, на это он и рассчитывал. Прихватил с собой кусок бумаги, карандаш и гвоздик. В записке, которую он приколотил к дверям, было по-английски сказано, что ни одна добропорядочная англичанка не станет напрасно затруднять людей, заставляя их приезжать раньше, чем нужно. Хлеб оставить было некому. В тот день британская традиция была нарушена дважды: с завтраком опоздали и завтракали без хлеба.

Но, что поразительно, хозяйка, казалось, должна была на следующий день встретить белого кули еще более изощренной бранью, но она была совершенно потрясена, во-первых, тем, что кули сделал ей выговор, и, во-вторых, что он умеет писать по-английски. Видимо, леди рассказала об этом мужу, муж еще кому-то, инцидент стал известен всему сеттльменту, и теперь англичане, встречая его на улицах с тележкой, не отворачивались, они останавливались, показывали пальцами, что-то злобно бросали вслед.

Подобные нравы характерны только для проходимцев, но именно они и представляют здесь Европу.

Наседкин заглянул в чулан и, заметив, что Артем не спит, протянул ему газету:

— Я по-английски еще плохо кумекаю, но разобрал, что пишут о нас.

Артем продел возмущенную заметку о том, что русские компрометируют европейцев, выполняя работу кули.

— Ах, компрометируем. Ладно! Завтра они и не так завопят!

— Что ты задумал?

— Увидишь.

Нога еще не поджила, не спала опухоль, трудно было шагать с тележкой, но Артем не хотел откладывать задуманный «спектакль».

В полдень китайские кули и рикши обедают. Смех и грех этот обед. В полдень на улицах Шанхая появляются торговцы горячими лепешками и сладким картофелем. Они знают, что ни у кули, ни у рикши нет денег на покупку риса. Да и лепешка не всем по карману, и многие толпятся вокруг продавца только для того, чтобы понюхать, как пахнет эта еда обездоленных.

В такие часы состоятельные китайцы предпочитают не выходить на улицу, не видно и европейцев.

Артем подтащил тележку к тротуару, многие китайцы узнали этого удивительного русского. Но они никогда не видели, чтобы он обедал вместе с кули. Артем же купил лепешку, сладкий картофель, уселся рядом с китайцами на обочину тротуара и с аппетитом начал уписывать свой обед. Артема окружили, Артему сначала робко, а потом и во весь рот улыбались, а он, смеясь, делился лепешками, хлопал кого-то по плечу. Его китайский лексикон не шел дальше «шибко шанго» — «очень хорошо». Все у него очень хорошо и особенно хороши эти китайские парни, и нечего им испуганно озираться, если мимо проходит какой-либо толстосум. А толстосумы нет-нет, да и проходили мимо этой толпы, шипели с презрением, готовые позвать полисмена. Подумать только: европеец обедает с кули и рикшами!

Артем задорно показывал толстосумам язык, осмелевшие китайцы делали то же самое; впрочем, они не знали, что означает этот жест, но европейцы в ответ показывали Артему кулак, значит, язык — что-то обидное для них.

Артем не ошибся, на следующий день не только английские, но и французские газеты возмущенно шумели по поводу «наглой выходки этих русских».

Наседкин рассказал Артему, что сегодня повстречал на улице своего нагасакского знакомца Саню-кочегара. Саня где-то работал поваром и уборщиком, жил с несколькими русскими в довольно просторной квартире, но вот на днях все его «благополучие» рухнуло. Товарищи разбрелись, в квартире остался только он и еще один Саша — колбасник. А квартира стоит двести долларов в месяц, где взять такие деньги? Артем задумался. Ему, да и его друзьям страшно надоел тесный чуланчик, в котором они ночевали. Ночью в печи горел газ, горел скверно, вонял и вместе с тем забирал весь кислород из помещения. У них постоянно болела голова, глаза разъедала сажа. Но жизнь в чуланчике имела два преимущества — не нужно было платить за квартиру, и всегда находились бесплатные сухари, которыми можно было позавтракать и поужинать. Это позволяло откладывать немного денег даже из той нищенской оплаты, которую они получали. Откладывать на отъезд.