Рохинтон Мистри - Хрупкое равновесие

— Теперь все изменилось, — сказала миссис Гревал.

Как раз в эту минуту вошел Манек, и последовало неловкое молчание. Ему стало интересно, о чем они тут рассуждали.

— Ты очень быстро вернулся, — заметила миссис Гревал. — У молодых — крепкие ноги. Ты развеял оставшийся пепел?

— Да.

— Уверен, что все сделал правильно, Манек? — спросила мать.

— Да.

Снова воцарилась пауза.

— А что ты делал в Дубае? Помимо того что отращивал бороду? — пошутила миссис Гревал.

Манек улыбнулся.

— Молчишь? Видно, дело секретное. Надеюсь, сколотил состояние.

Манек снова улыбнулся. Через несколько минут миссис Гревал ушла, сказав, что ее присутствие больше не требуется.

— Теперь ты сам в силах позаботиться о матери, — прибавила она со значением.

Манек сменил повязку со льдом и предложил сделать сандвичи с сыром.

— Сын не был дома восемь лет, а я не могу даже накормить его, — расстроилась мать.

— Какая разница, кто приготовит сандвичи?

Мать, почувствовав напряжение в его голосе, замолчала, но потом начала снова:

— Не сердись, Манек. Не молчи, скажи, что тебя тяготит?

— Мне нечего сказать.

— Мы оба тяжело переносим смерть отца. Но причина не только в этом. Мы знали, что это случится с того времени, как ему поставили диагноз. Что-то еще тревожит тебя, я это чувствую.

Она ждала ответа, глядя как сын режет хлеб, но его лицо оставалось бесстрастным.

— Может, это оттого, что ты не приехал, пока он был жив? Не тревожься — это не твоя вина. Отец понимал, что тебе трудно вырваться.

Манек отложил нож и повернулся к матери.

— Ты действительно хочешь знать настоящую причину?

— Да.

Он опять взял нож и стал аккуратно нарезать хлеб. Голос его звучал ровно:

— Вы отослали меня от себя — ты и отец. А потом я не смог вернуться. Вы потеряли меня, а я потерял — все.

Мать с трудом доковыляла до стола и взяла сына за руку.

— Взгляни на меня, Манек, — сказала она, заливаясь слезами. — Это неправда. Ты всегда был главным для нас — для меня и для отца. Все, что мы делали, мы делали для твоего блага. И искренне верили в это.

Манек осторожно высвободил руку и продолжал делать сандвичи.

— Как можешь ты говорить такие жестокие вещи, а потом молчать? Ты всегда упрекал отца в склонности к драматизму. Но сейчас сам следуешь его примеру.

Манек явно не собирался ничего обсуждать. Мать, прихрамывая, ходила за сыном по кухне, не спуская с него умоляющего взгляда.

— Какой смысл в моей помощи и сандвичах, если ты продолжаешь травмировать свое колено? — раздраженно произнес он.

Мать покорно села, дожидаясь, когда сын закончит и поставит еду на стол. Пока они ели, она украдкой, стараясь чтобы он не заметил, наблюдала за ним. Небо стало темнеть. Манек помыл тарелки и поставил сохнуть. Мощный удар грома прогремел над долиной.

— А нам повезло, — сказала мать, прислушиваясь к шуму начавшегося дождя. — Поднимусь к себе — отдохну. Закрой, пожалуйста, окна, если дождь усилится.

Манек кивнул и помог матери подняться по ступенькам. Та улыбалась, превозмогая боль, и радостно опиралась на его плечо, гордясь его силой и стойкостью.

Мать легла в постель, а Манек спустился вниз и подошел к окну, глядя на огненные разряды молний и наслаждаясь раскатами грома. В Дубае он скучал по дождям. Долину постепенно окутало покрывало тумана. Манек беспокойно ходил по комнате, а потом решительно направился в магазин.

Он осмотрел то, что находилось на полках, получая удовольствие от вида наклеек с названиями фирм на банках и коробках — того, что он так давно не видел. Но каким маленьким и жалким показался ему сам магазин, бывший для него раньше центром вселенной. Как далеко он ушел от него! Так далеко, что возвращение казалось немыслимым. Что держало его вдали все это время? Конечно, не чистый и сверкающий Дубай!

Манек спустился в подвал, где дремал в бездействии аппарат для закупоривания бутылок. Паутина обволокла его саваном. Как писали родители, «Кохлах-колу» почти не брали — в последнее время расходилось не больше дюжины бутылок в день, и покупали только верные друзья и соседи.

Он бесцельно бродил между пустыми бутылками и деревянными ящиками. В углу погреба лежала кипа истлевших от времени газет, почти не видная за джутовыми мешками. Манек провел рукой по грубой мешковине, ощущая колючую поверхность ткани и вдыхая неповторимый запах древесины. Газеты были десятилетней давности и сложены не по порядку. «Странно, — подумал Манек, — ведь отец складывал их аккуратной стопкой, заворачивал в них товар или делал пакетики. Должно быть, перепутались».

Он решил взять газеты наверх — просмотреть. Чтение старых газет — подходящее занятие в сумрачный, дождливый день.

Манек устроился в кресле у окна и раскрыл пожелтевшие, пыльные страницы первой газеты. Она относилась ко времени выборов, когда отменили чрезвычайное положение и премьер-министр проиграла оппозиции. В газете писали о злоупотреблениях в период чрезвычайного положения, приводили свидетельства пыток заключенных и бесчисленных смертей в тюрьмах. Редакционные статьи, не имевшие никакой позиции во время режима, теперь требовали создания специальной комиссии для расследования злоупотреблений и наказания виновных.

Многословие статьи раздражало, и Манек взял другую газету. Споры нового правительства о том, как поступить с бывшим премьер-министром, были скучны и неинтересны. Разнообразие внесла только статья, приводящая слова одного министра: «Она должна понести наказание. Это страшная женщина, порочная, как Клеопатра». Единственным единодушным решением этого недееспособного правительства было запрещение в стране «кока-колы» из-за отказа производителей поделиться секретной формулой состава и из-за предпочтения этого напитка местным. Благодаря разным подходам и ухищрениям решение удовлетворило всех национальных изготовителей напитков.

Манек пролистал еще несколько газет и узнал, что за это время правительство выдохлось в бесконечных спорах — пришлось назначить новые выборы. Экс-премьер была готова избавиться от ненужной приставки и вернуться к власти. Теперь редакционные статьи изменили направление, приняв по отношению к ней раболепный тон, обычный при чрезвычайном положении. Один писака подобострастно высказался в таком духе: «Похоже на то, что премьер-министр является воплощением нескольких божеств. Вне всякого сомнения, она обладает потенциальной силой, сосредоточенной в основании позвоночника, там пробуждается Кундалини Шакти [153] Кундалини Шакти — в йоге и эзотерике название энергии, Силы Жизни. и выводит ее за грань обычных возможностей». В высказывании не было никакой иронии, оно было частью длинного панегирика.