Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Женька от зависти только заморгал ресницами.

Днем ребят поджидала еще одна новость.

В школе появился корреспондент в дымчатых очках. Костя в это время стоял в коридоре. Корреспондент прошел мимо него и даже не кивнул головой.

Ганька пошел за корреспондентом, но тот круто повернулся и скрылся за дверью десятого класса.

Весь день Илья Ильич Занимался Костиными делами. Утром он побывал у секретаря райкома комсомола.

Петр Голубев, его бывший ученик, худощавый, с длинными зубами, которые выпирали наружу, из-за чего казалось, что он все время улыбается, приветливо встретил Илью Ильича, усадил на свое место, а сам, по старой школьной привычке, разговаривал с ним стоя.

Голубев считал, что Костю необходимо снять с работы и дать ему выговор, чтобы впредь неповадно было морочить голову корреспондентам газет.

Илья Ильич предлагал с выговором не торопиться и решительно требовал оставить Костю в школе.

— Ты пойми, Петя, — говорил он. — Ботинки пятиклассник не украл, а спрятал из чувства глупой мести. А Костины побуждения были самые чистые, быть может, только по-юношески необдуманные. Всего лишь в этом и заключалась его вина.

— И все же факт остается фактом, — упрямо твердил Голубев.

Илья Ильич направился к секретарю райкома партии.

— Слышал, слышал о Костиных проделках, — грустно улыбнувшись, сказал секретарь. — Только вот что именно побудило пионервожатого поступить так, а не иначе, я раньше не знал. Признаюсь.

Он долго и придирчиво расспрашивал Илью Ильича о работе школы, о жизни учителей, о Косте, припомнил, каким замечательным человеком была его бабушка, Александра Ивановна. Когда-то давно она, старая коммунистка, дала ему, Сергею Семеновичу, рекомендацию в партию, а потом не раз с особым пристрастием критиковала его на районных партконференциях.

Наконец секретарь снял трубку, покрутил ручку и сказал телефонистке:

— Дайте, Танюша, мне нашего комсомольского вожака…

Говорил он с Голубевым долго, подробно объяснял, что не наказывать, а воспитывать надо таких, как Лазовников.

— Рассуди спокойно и трезво, что произошло: информация в газете лишь частично была неточной. В целом коллектив ребят оказался стойким и убежденным. Зачем же мы будем горячку пороть? К тому же ты слышал, что Костя убедил десятиклассников остаться в Веселой Горке? Не слышал? А надо бы тебе знать. Знай о комсомольцах не только плохое, но и хорошее, иначе рука у тебя всегда будет замахиваться на выговор.

В конце разговора Сергей Семенович сердито сказал в трубку:

— О наказаниях забудь. Лучше поезжай в Веселую Горку и побеседуй с ребятами. Их почин — большое дело.

Сергей Семенович повесил трубку и, пригладив короткопалой пятерней волосы, спросил:

— Ну как, директор, доволен таким подходом к вопросу?

А утром Косте принесли повестку из райвоенкомата. Он долго смотрел на ее официальные строчки, на штамп в верхнем левом углу. Простая бумага, а какие огромные перемены несла она ему!

Было жаль школу, родное село, свою первую неудавшуюся любовь… Но зато открывалась новая страница жизни. Что она таит, что несет пионервожатому Косте Лазовникову?

В день его отъезда во дворе школы собрались все ученики и педагоги. Их было так много, что шофер, двигаясь от крыльца школы, непрерывно сигналил — трудно было ему проложить путь машине среди шумной толпы провожающих.

На крыльце стоял Илья Ильич и махал платком.

— Ребята! Я вернусь в школу! — срывающимся голосом крикнул Костя, обращаясь главным образом к малышам. А старшим своим воспитанникам он молча махнул рукой. Губы его дрогнули: с ними он прощался совсем.

Женька, Намжил и Ганька ответили Косте каждый по-своему. Женька стер с глаз предательские слезы. Ганька, нервно приплясывая, повернулся спиной к машине, а Намжил с деланным равнодушием, посапывая, уставился в землю.

Когда машина выходила из ворот школьного двора, ее встретила Елизавета Петровна. Вытянув шею и заглядывая в кузов, Елизавета Петровна грустно улыбнулась Косте, но он ее не видел и уехал с мыслью, что она проводить его не пришла.

Нет, не широкой дорогой рука об руку, плечом к плечу с жизнерадостными молодыми сверстниками входил Андрей Никонов в жизнь. Ощупью, с закрытыми глазами плутал он по темным переулкам, продираясь к своей туманной цели, к своему призрачному счастью.

Дождливым осенним утром Андрей Никонов вошел в здание академии. В маленьком вестибюле с телефоном на столе, с рядами стульев, сдвинутых к стене, его встретил строгий седой привратник в черном костюме с голубой отделкой на воротнике и рукавах.

Андрей поднимался по узкой лестнице. Ноги его гулко стучали по старинным резным чугунным ступеням. Сквозь круглые оконца над лестничной клеткой скупо проникал утренний свет, затемненный разноцветными стеклами.

Второй этаж. У перил вполголоса разговаривают студенты. Большинство из них, как и Андрей, в черных брюках и куртках со стоячим воротником, некоторые в длинных черных рясах, стройные, легкие, как тени. Вот один, склонившись, целует правую руку священнику, а тот, улыбаясь, что-то говорит ему и левой рукой прикасается к большому серебряному кресту на своей груди.

В коридорах сумрачно. В углах — огромные иконы в дорогих ризах, с почерневшими от времени, но удивительно живыми и выразительными ликами святых.

Под иконами на золоченых цепях — массивные лампады. Они чуть теплятся и причудливым красноватым светом освещают нижнюю часть ризы. В полумраке освещенный край ризы приобретает форму меча.

Тишина, полумрак, мерцание золота, серебра, дорогих камней, люди в черном и колеблющееся пламя лампад — все это создавало какую-то особенную торжественность. Да, чей-то утонченный вкус и изощренный ум не зря придумали весь этот ансамбль, всю эту игру света и теней.

В прошлом году, когда Андрей впервые пришел сюда, он был поражен всем увиденным. Ему захотелось написать картину, передав в ней и эту тишину, и этот полумрак, и это розоватое пламя лампад…

Вот и сейчас Андрей с волнением всматривался во все окружающее. И вдруг он остановился. По какой-то необъяснимой причуде мысли ему неожиданно вспомнились шумные, веселые школьные перемены: смех, беготня, говор… Все это осталось в неповторимом и уже далеком-далеком прошлом. Неужели это все было в его жизни? А может быть, он, Андрей Никонов, совсем не тот Андрей Никонов — лучший ученик школы, художник, которому предсказывали большое будущее?.. Нет, это все тот же человек, и все-таки теперь он совсем другой, повзрослевший, замкнувшийся в себе. И мысли у него совсем иные — тяжкие и такие же мрачные, как эти черные, бесшумно двигающиеся люди.