Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Вначале Андрей поступил в семинарию, но уже на следующую осень получил право сдавать экзамены в духовную академию. Ему сделали это исключение, учитывая заслуги прапрадеда перед русской православной церковью и за блестящие успехи Андрея в семинарских науках.

…Андрей думал о родных, стоя перед картиной с кистью в руке. Тоска сжимала его сердце, но в этот час он все-таки еще не понимал, какой неминуемый крах ждет его впереди…

Так и не прикоснувшись к лицу Христа, Андрей закрыл бумагой полотно, положил на мольберт кисть. Окинув взглядом работы товарищей, он остановился на одной из них. Это была шаблонная копия иконы божьей матери, сделанная масляными красками. Картина была в раме и застеклена. Но не сама картина привлекала внимание Андрея. Он задержался возле нее потому, что в стекле хорошо отражалось его лицо: широкие скулы, узкие, раскосые глаза, чуть вздернутый нос и довольно полный, резко очерченный рот.

Он вздохнул, припоминая портрет протоиерея Никона. Но вот странная вещь: сегодня мысль о предке не только не вызвала прежнего благоговения, а, скорее, Андрей чувствовал неприязнь к старцу. «Все рушится, все рушится», — прошептал Андрей, чувствуя с испугом, как его охватывает приступ отчаяния и ужаса.

С Иренсо Нцанзиманом Андрей встретился на уединенной скамейке в небольшом сквере. Иренсо вначале не узнал Андрея, потому что волосы его были забраны под шляпу. Он посмотрел вопросительно и прошел бы мимо, но Андрей остановил его:

— Иренсо, здравствуй!

— Здраст, Андрей!

Иренсо попробовал сесть рядом с Андреем на скамейку, но сразу же вскочил. Теплый зимний день казался ему невыносимо морозным. Иренсо был в меховой шапке, в зимнем пальто, но без перчаток и в новых модных туфлях, с узкими носами.

Андрей посмотрел на него с сожалением.

— Надо теплые ботинки и перчатки купить. У нас не Африка.

Иренсо долго не мог понять, о чем говорит Андрей. Наконец понял и с помощью словаря принялся объяснять: у него были перчатки, но он их потерял — не привык. И к пальто он тоже не может привыкнуть.

— Тяжело. Груз, — сказал он, указывая на свои прямые плечи.

Иренсо и Андрей долго гуляли по улицам — Андрей вспоминал английские слова, составлял целые фразы. Иренсо положил словарь в карман и старался обходиться без него. Иногда они не понимали друг друга и тогда начинали жестикулировать.

Иренсо рассказывал о своем тайном отъезде из Уганды. Андрей живо представлял душную африканскую ночь, черное небо с огромными звездами, похожими на расплывшиеся жирные пятна, волнение, радость и грусть, которые испытывал Иренсо, когда самолет взмыл вверх и внизу остались редкие огни Энтеббе и светящееся пятно озера Виктория… Там, внизу, за этим озером и огнями, остались детство, юность, друзья, родители, родина — все, что было дорого Иренсо.

Слушая Иренсо, Андрей не хотел думать о себе, но это ему не удавалось. Иренсо смело и безбоязненно оторвался от всего родного и бросился навстречу неизвестности, чтобы потом вернее служить своей родине. А он, Андрей, почему бежал от своей мечты стать художником? Ему вспомнилось изваяние распятия в храме академии, и в то же мгновение его мозг словно пронзили острые, как молнии, мысли: «Христос страдал во имя спасения человечества… Какого спасения? От чего? Его распяли. И кого же он спас своим страданием?»

А Иренсо говорит и говорит… Андрей помогает ему раскрыть мысль, вставляя английские слова. Андрей предлагает Иренсо пройтись по монастырскому саду, и тот готов принять любое предложение. У него большая цель. Он приехал сюда не для забавы, он должен узнать эту великую северную страну, узнать ее прошлое, настоящее, узнать ее людей. Он готов идти куда угодно…

Они шли рядом: необыкновенно высокий, длиннорукий, худой Иренсо и невзрачный, чуть сутуловатый Андрей. Теперь наступил черед рассказывать Андрею. По-русски, по-английски, с помощью жестов он рассказал Иренсо историю монастыря: как создавался его архитектурный ансамбль, какие события волновали его обитателей. Андрей поведал Иренсо о том, как в далекие времена монах Пересвет вышел на битву один на один с ханом Темир Мурзой. Это предшествовало знаменитой Куликовской битве. Тогда татары потерпели первое крупное поражение, предвещавшее освобождение Руси от татарского ига. Иренсо восторженно восклицал какие-то непонятные слова на родном языке. Но, услышав рассказ о монахе, он остановился.

— Здесь Пересвет? — округлив глаза, сверкая белками, спросил он и склонился к земле, покрытой крупным булыжником. — Интересно! Ой, как интересно!

Потом, вновь прибегая к помощи словаря, он рассказал Андрею о католической церкви в Уганде. Он хорошо знает историю своей родины, но примеров, подобных подвигу монаха Пересвета, не помнит. Другие случаи бывали: католическая церковь сдерживала борьбу за независимость страны, не раз ополчалась против людей, пытавшихся сломить английское владычество…

— Ты тоже Пересвет? Ты тоже за родину? — неожиданно спросил Иренсо Андрея.

Если бы можно было в этот миг провалиться сквозь землю, Андрей предпочел бы такой конец, чем оказаться в том положении, в каком он оказался. Он стоял перед Иренсо пунцовый, растерянный, с опущенными руками.

— Да, я хотел бы жить в то далекое время, — пробормотал Андрей и поспешил спросить: — А ты, Иренсо, верующий?

Иренсо понял его вопрос, но долго молчал, прежде чем ответить.

— Я думаю… — уклончиво сказал он и опять заговорил о том, что Пересвет дрался за родину, а католическая церковь не за Уганду.

Андрей снова почувствовал прилив жаркого огня к голове.

— Вот это — Утичья башня. Смотри сюда, — заговорил он торопливо, чтобы как-нибудь отвлечься от тревожных мыслей.

Иренсо, задрав голову так, что дважды на снег падала шапка, пытался разглядеть на шпиле каменное изображение утки, напоминавшей об охотничьих забавах Петра Первого. Но утки он так и не увидел. Она была слишком высоко от земли. Он различил лишь утолщение на вершинке шпиля. И снова восторгался легким, стройным, устремленным ввысь зданием колокольни, возвышавшейся над куполами соборов.

— Это русское барокко, — объяснил Андрей.

— О! Барокко! Понимаю! Хорошо, хорошо! — то и дело повторял Иренсо, и видно было, что он восторгался от души.

Он долго разглядывал Троицкий собор — одноглавый, приземистый, с круговым орнаментальным поясом.

— Хорошо! Как джунгли, — сказал он и виновато посмотрел на Андрея.

Но Андрей понял его: архитектура монастыря-крепости казалась Иренсо такой же великолепной, как джунгли. Пятиглавый Успенский собор поразил Иренсо своим величием. Он нашел в словаре слово «подавляет» и показал на него черным пальцем. Андрей заметил, что ладонь у Иренсо почти белая.