Агния Кузнецова - Много на земле дорог

В соборе шла служба. Иренсо очень хотелось зайти туда, но он стеснялся просить об этом Андрея, а тот не догадывался о желании Иренсо. Они постояли и двинулись вокруг величественного здания, разглядывая голубые купола, усеянные золочеными звездами и крестами. Старые ели с заснеженными макушками почти дотягивались до куполов. С неба падал мягкий, пушистый снежок, чуть-чуть подтаивая под ногами.

Иренсо продрог и стал прощаться с Андреем.

Договариваясь о будущей встрече, Андрей проводил его до ворот. Сделав несколько шагов, Иренсо оглянулся. Лицо его осветилось улыбкой. Эта улыбка тронула сердце Андрея, ему захотелось сейчас же взять альбом и по памяти сделать набросок нового друга. Он принес альбом, сел на скамейку и с увлечением стал рисовать: маленькое лицо, длинная, тонкая шея, крепкие атлетические плечи, яйцеобразная голова, невысокий лоб, нос — вначале прямой, потом сильно расширенный. Но глаза не получались, и сходство из-за этого не возникало.

«Пожалуй, без позирования ничего не выйдет», — решил Андрей и плотно сомкнул веки, чтобы снова и снова представить черты Иренсо. Но сразу же вспомнилось и другое: его слова, манера говорить, и эта фраза: «Католическая церковь Уганды не за родину… нет».

«Впрочем, а у нас какая церковь вот теперь — за родину? — подумал Андрей. — Религия учит, что земная жизнь — миг по сравнению с вечной жизнью. Земная жизнь подобна темнице, где дух человеческий томится в ожидании небесных благ. Может ли такое учение вдохновить человека на подвиг, на труд, воспламенить желание его сделать жизнь на земле прекрасной? Родина идет к коммунизму, а религия и коммунизм несовместимы». Андрей хотел переменить ход мыслей, но вопросы с неотступной назойливостью возникали один за другим.

Он положил альбом на скамейку и сжал голову холодными пальцами.

Бесшумно подошел Виталий, остановился за его спиной:

— Эскиз дьявола, не иначе? — сухо засмеялся он, будто горох по полу рассыпал.

Андрей, не оборачиваясь, узнал его, раздраженно вскочил, бросил альбом и, не взглянув, побежал прочь.

— Гордыня обуяла! Безумец! Другие молятся, а у него вдохновение! — крикнул ему вслед Виталий, взял альбом и стал рассматривать набросок африканца.

Иренсо жил в общежитии, в небольшой комнате, вместе со студентом четвертого курса геологического факультета Петром Сорокиным. Он сам захотел жить не с африканцем, а с белым. Ему не терпелось понять советских людей, разобраться в их быте, поскорее усвоить русский язык. Он мечтал о тех днях, когда не будет чувствовать мучительного одиночества в этой чужой, но столь привлекающей его стране. Он мечтал понять до конца, почему великий белый народ, обладатель самых мощных ракет в мире, не хочет войны, почему он протягивает братскую руку маленькому угандийскому народу, как и всем народам мира. Это еще не укладывалось в его уме.

Петр Сорокин сказал Иренсо, что он не коммунист. Но он не принадлежал ни к какой другой партии и жил точно так же, как коммунисты. Этого Иренсо тоже не понимал. Наконец, непостижимой загадкой оставался для него Андрей Никонов.

…Иренсо вошел в комнату. Петр сидел у окна, разбирал ящик с камнями. Петр был небольшого роста, широкоплечий, полноватый, с круглым русским, довольно миловидным лицом.

— Здраст, Петья! — сияя своей замечательной улыбкой, сказал Иренсо.

— Не надо, Иренсо, каждый раз здороваться. Мы же утром виделись, — сказал Петр и жестом пригласил Иренсо полюбоваться камнями. — Это из Сибири. Витимская тайга их родина. Понимаешь?

— Андрей Сибирь, — сказал Иренсо.

— Какой Андрей?

— Друг Андрей. Хороший товарищ, много знает о России. — Иренсо достал словарь и поспешно стал его листать. — Учится стать священником.

Петр засмеялся, похлопал по плечу Иренсо:

— Ну, нашел себе друга! Посмотри-ка лучше вот это. — И он протянул Иренсо темный плоский камень, напоминающий неровный кусок толстого стекла. — Это слюда. Вот, смотри. — Петр взял нож и легонько отколол прозрачную пластинку. — Из Слюдянки. Около Иркутска.

— Андрей около Иркутска! — воскликнул Иренсо.

— Опять Андрей! — с досадой махнул рукой Петр. — Плюнь ты на этого Андрея.

— Не понимаю! — покачал головой Иренсо.

— Пошли его к черту!

— Как?

— Скажи Андрею: «Иди к черту!» Повтори. Ну? «Иди к черту!»

— Идди к шорту! — неуверенно сказал Иренсо. — А это что? Переведи.

— Андрей тебе сам переведет.

Петр усмехнулся, подошел к своему столу, порылся в стопке книг, достал тонкую брошюрку, открыл ее, подчеркнул карандашом несколько фраз и подошел к Иренсо:

— Вот, Иренсо, передай эту книжку своему Андрею. Пусть почитает.

— Спасибо, Петья, — сказал Иренсо и опять повторил: — Идди к шорту!

Петр снова усмехнулся, взглянул на часы и поспешно стал собирать камни обратно в ящик.

— На вечер опоздаем, Иренсо, наряжайся. Пойдем на вечер к геологам. Ясно тебе, о чем речь идет?

Иренсо кивнул головой, развел руками.

— Ну-ну, не валяй Ваньку! Собирайся!

— Не понимаю.

— Не валяй Ваньку, говорю.

— Не валяй Ванькью, — повторил Иренсо. — Что это?

— Ну, значит, не тяни, соглашайся.

— Соглашайся? Хорошо.

Иренсо достал из шкафа серый костюм, белую рубашку. Подошел к зеркалу завязать красный, с блестящими полосками галстук.

Петр окинул взглядом товарища и залюбовался его развернутыми сильными плечами, тонкой талией, прямыми ногами.

Костюм на Иренсо сидел ловко, изящно.

Иренсо отошел от зеркала, и Петр отметил про себя его удивительную походку: осторожную, мягкую, крадущуюся, как у лесного хищника.

«Он должен нравиться девушкам», — подумал Петр и с разочарованием посмотрел в зеркало на себя: небольшой, коренастый, какой костюм ни надень — не сидит, галстук всегда набоку.

Пока Петр крутился у зеркала, Иренсо сидел за столом и, заткнув уши пальцами, шептал:

— Ноу — знать, роуд — доро́га, спик — говорить… — Он помолчал и добавил: — Не валяй Ванькью… Идди к шорту…

Петр засмеялся:

— Вот-вот, так и скажи этому молодому попику: иди к черту! Ну, пошли, пора.

Иренсо уже увлекся заучиванием слов и встал нехотя. Петр и сам любил учиться, обожал свою будущую профессию и отдавал учению много сил и времени, но настойчивость и целеустремленность Иренсо изумляли его. «Далеко пойдет парень», — думал он.

— Иренсо! Ты будешь главой освобожденной Уганды, — вполне серьезно сказал Петр.

— Буду.

— Я говорю, что ты будешь стоять во главе освобожденной Уганды, — повторил Петр, думая, что Иренсо его не понял и потому так легко с ним согласился.