Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

— Но ведь не сказано, что обязан пройти.

— И что же?… Полагаешь, что система твоя сохранится до конца света, на целую вечность?…

— Отчего же нет? — упирался Генрик.

— Да потому, что жизнь — непрестанное изменение, мой ты Тарквиний.

— Не везде. Например, есть Китай.

— Что Китай?

— Он оставался в неизменной цивилизации долгие века, десятки веков.

— Но ты говоришь «оставался», а значит, не отрицаешь, что он изменился?

— Ах, это все внешнее воздействие.

— Никакой разницы.

— Да уж конечно. Они даже выстроили стену, чтобы заслониться от внешних воздействий. Это почти доказывает, что они признали совершенство своего морально-этического устройства и устройства государственного. Впрочем, я не собираюсь строить…

— Китайскую стену?

— Нет. Вообще нет нужды строить.

— Только разрушать? — вскинулся Мишенька.

— Да. Угадал. Разрушить всю неестественную надстройку, которая отягощает человеческую природу. Прежде всего, уничтожить все, что выросло из французской революции: демократию, масонство, капитализм.

— Стоп! Тебя понесло!

— Отнюдь нет. Подумай над тем, что капитализм — это просто продолжение либерализма. Несомненно. А между тем надо изъять из человеческой психики такие укоренившиеся бессмыслицы, как понятия братства, равенства, свободы. Человек никогда не был равным другим, никогда не был свободным, а братство — это идейка для наивных. Братство может быть воспринято только как дисциплина. Семейная и общественная.

Мишенька встал и обратился к Стефану:

— Стеф! Во имя грядущего строя общественной иерархии взываю к твоему чувству дисциплины: возьми своего брата в рамки.

Генрик тряхнул головой:

— Ты, Мишенька, ошибаешься. Тут не старшинство решает.

— Как это? А где твое уважение к китайскому патриархату?

— Я не о том. Дисциплина не возникает автоматически, тут не имеет значения календарь.

— Тогда что?

— Воля, характер, сила убеждения. Но прежде всего воля.

Стефан улыбнулся:

— Я не слишком люблю сеньорию.

— В том-то и дело, — подхватил Генрик. — Ты напоминаешь библейского Исава, который отрекается от первородства.

— Вот только не получу взамен миски чечевицы.

— Именно. Эта чечевица — тот самый «святой мир», которого ты жаждешь. Молодое поколение смело берет на себя тяжесть управления, ответственности перед человечеством, без жалости расстается с теми духовными выгодами, в которых жил мир со времен Французской революции. У нас есть воля к изменению мира…

— «Сдвинься, твердь, с орбиты бывалой» [26] Цит. из «Оды молодости» А. Мицкевича (пер. П. Антокольского). , — с сарказмом процитировал Стефан.

— И что с того? — не уступал Генрик.

— Было уже, было, — стонал Урусов.

— Мы не договоримся, — качнул головой Генрик. — Не договоримся, поскольку для вас идеал… медуза, бессильно лежащая на волнах, пусть даже на волнах, богатых пищей, медуза бессильная и равнодушная к тому, куда понесет ее течение, безоружная против врагов, мягкая и студенистая.

— Спасибо, спасибо, — серьезно ответил Урусов. — Ты описал нас чрезвычайно красочно. Привлекательный образ.

— Я нахожу, что… — отозвался Стефан, — что он непритязательно тенденциозен. Прости, Генрик, но ты с разгону поглотил все культурное наследие этих медуз: знание, искусство, цивилизацию.

— Все это бесплодно, бессмысленно. Общество, выращенное на этой культуре, неспособно к поступку, к движению, к любой активности.

— Погоди, — перебил его Стефан, — а тебе не приходило в голову, что эти медузы собрали в себе опыт многих веков, а такого рода опыт, такой интеллектуальный капитал разве не учит, что всякий бег, любая активность — это не только трата сил и глупое метание в запертой клетке?… Впрочем… пусть. Позволь предложить тебе пойти на обед.

Урусов еще вставил какую-то шуточку, и они вышли вместе. По дороге Генрик рассказывал о своих визитах. Он намеренно говорил теперь совершенно иным тоном, словно желая обозначить, что милостиво оставляет в стороне свое неприятие «медуз». Стефан прекрасно это почувствовал.

«Глупый мальчишка, — думал он. — Действует мне на нервы. И эта невыносимая, упрямая уверенность в себе!»

Они пообедали в ресторане неподалеку, после чего Урусов попрощался, а Генрик проводил брата домой.

— И я пойду, — пожал он ему руку. — Позвонил Карским и пообещал прийти к пяти.

— До свиданья.

— Ах, еще одно, пока я не забыл: госпожа Богна просила, чтобы ты обязательно к ней зашел. У нее какое-то важное дело.

— Дело? — удивился Стефан.

— Так она сказала.

— Спасибо, хорошо.

— Но сначала позвони, потому что она хочет поговорить с тобой с глазу на глаз.

Стефан вернулся домой неприятно возбужденный. Добрый час он прикидывал, чего же хочет от него Богна. Наверняка ничего личного. Она ведь четко обозначила, что у нее к нему дело. Причем важное. Потому наверняка дело касается Малиновского. Может, он снова сотворил какое-то свинство. Или она выяснила, что за ее спиной он стакнулся с тем мошенником Мищаковским.

Это казалось самым правдоподобным. Но на этот раз она не сможет рассчитывать на помощь. Потому что Борович от всего сердца желал, чтобы Эварист снова оказался в той же ситуации, что и раньше.

«Я тогда совершил непростительную ошибку, — думал он. — Следовало не ехать в Ивановку, не сообщать Богне. Опоздай я с новостями на несколько дней, и этого наверняка хватило бы, чтобы посадить скотину в тюрьму на долгое время».

Малиновский получил бы то, что заслужил, а Богна освободилась бы от этого человека. Была бы свободна…

«И что бы ты с этого получил?» — опомнился он.

Как же тяжело ему было сегодня видеть себя в эдакой тоске! Да, отсутствие воли к жизни, воли обладания. Отсутствие смелости принимать решения.

Он встал у окна. Внизу люди казались маленькими игрушками. Сразу под окном, метрах в двадцати ниже подоконника лежали гладкие, твердые бетонные плиты тротуара.

— Я медуза, бессильно лежащая на волне, — вспомнил он слова Генрика и рассмеялся.

В дверь постучали.

— Вас к телефону, — послышался голос Марцисы.

Звонила Богна. Начала с того, что восхитилась Генриком: милый, веселый, интересный парень.

— Представляю, как вы радуетесь такому брату.

— Естественно, радуюсь, — согласился Борович.

— А Генрик говорил вам, что я хотела вас как можно скорее видеть?

— Да, вспоминал. Я всегда к вашим услугам.

— Что там у вас?… Снова сплин?

— Полагаю, что нет. Даже напротив. Наконец-то не сплин.

Она минутку молчала. Как видно, раздумывала над тоном его слов.

— Что вы сейчас делаете?

— Ничего важного.

— А есть ли у вас время увидеться со мной?

— Мне следует приехать?