Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

— И весьма. Я мечтатель, а они — насмешка над мечтаниями. Человек и хотел бы помечтать, да вспомнит свое представление на губернатора — и не может не смеяться. Жизнь делается отвратительной. Как это говорит наш приятель Малиновский?… Кстати, отчего ты не был у них вчера?

— Генрик приехал.

— Поздно вечером, — подчеркнул Урусов.

— Не хотелось мне.

— Жаль.

— Чего? — спросил Борович.

— Скорее — кого… Тебя жаль. Единственное место на земном шаре, которое тебя притягивает, а ты его избегаешь.

— Дом семьи Малиновских?

— Да все едино. Может быть, и их дом, может быть, Южный полюс или верхушка баобаба в Центральной Африке, собор в Севилье или шахта калия в Новой Каледонии.

— Не понимаю.

— Понимаешь, — рассердился Урусов.

Борович покраснел, но решил убедить Мишеньку, что не понимает аллюзий.

— Хочешь сказать, что только бы не у себя?

Урусов взглянул ему в глаза и спросил:

— Позволишь?

— Что именно?

— Полную откровенность.

Борович знал, наверняка знал, что именно хочет сказать Урусов, боялся этого, но стиснул зубы и процедил:

— Прошу.

— К твоим услугам: ты ее любишь.

— Мишенька!..

— Любишь ее уже долгие годы. Не просто любишь — ты влюблен.

Борович хотел рассмеяться, но у него перехватило горло, и он только откашлялся.

— Не обижайся, — начал Урусов. — Я не присваиваю себе право копаться в твоих чувствах только оттого, что мы кузены и друзья. Я веду себя как обычный прохожий по отношению к несчастному ближнему своему, который забросил собственную ногу себе за шею и не может ее снять без посторонней помощи. А ты не просто сделал это, но и пытаешься уговорить себя, что все в порядке, что так и нужно. Уговорить и себя, и других. Пойми, я не требую от тебя, чтобы ты принял последствия этого положения вещей. Мне просто жалко человека, замершего в карикатурной позе. Я и сам начинаю страдать. Закуришь? — Он протянул Боровичу портсигар.

Однако Стефан этого движения не заметил.

Какое-то время они сидели молча. Наконец Борович тихо заговорил:

— Ты плохой наблюдатель, Мишенька. Ты очень плохой наблюдатель. Такую ошибку ты делаешь всегда, когда начинаешь искать аргументы к наперед заданному тезису. А ты всегда находишь их немало. Таким образом можно любое марево встроить в реальность, но инкрустация эта останется лишь свидетельством гибкости воображения. Я не закидывал ногу себе за шею. Возможно, я и сразу пришел в мир в этой довольно неудобной, в этой… карикатурной позе. Это раз. Кроме того, я вовсе не считаю ее приятной. И наконец… я не влюблен в Богну. Возможно, было бы проще и ближе к твоему мнению обо мне — и ближе к так называемому человеческому естеству вообще, — если бы я влюбился в Богну. Но это предположение, увы, должно быть полностью исключено. Ты опираешься на слишком поверхностные данные. Слишком простецки комментируешь истинное дружеское чувство, которое я испытываю к госпоже Богне и которого никогда не скрывал.

Урусов слушал его с неуместным и раздражающим выражением притворного сочувствия, которого Борович не мог вынести.

— Несмотря на это, — добавил он спокойно, — я благодарен тебе за эту насмешливую жалость, которой ты желаешь дать понять, что не веришь в мою искренность.

— Но я же верю, верю, дурашка! — возразил Урусов. — Я свято верю, что ты говоришь в соответствии с собственным представлением, с представлением, которое ты тщательно препарировал и за которое изо всех сил держишься.

Борович развел руками:

— С тобой невозможно спорить.

— …сказал пациент врачу, — закончил Урусов.

— Если этот врач был психиатром… — заколебался Борович.

— Он был психоаналитиком, который хотел вылечить пациента раз и навсегда через представление пациенту его комплекса.

— И так увлекся, что попытался внушить ему собственные фантазии.

— Да что за черт! — взорвался Урусов. — Ты что, считаешь меня свахой, сводней?

— Нет…

— Думаешь, что мне аж свербит, чтобы двое предназначенных друг другу людей…

— Вот уж прямо предназначенных? — засмеялся Борович.

Урусов встал и отмахнулся от него.

— Все, хватит.

— Это будет лучше всего.

— Можно у тебя поспать?

— Да пожалуйста. Дам тебе пижаму. Могу даже шторы задернуть.

— Спасибо. Я лучше всего сплю при свете.

Борович сел с книгой у окна. Мишенька, раздеваясь и укладываясь на софе, отрывочными фразами рассказывал о своих ссорах с руководством общества эмигрантов, о двух господах, которые постоянно находят его и морят скукой, о вчерашнем приеме у Малиновских. Наконец он заснул.

Стефан уже привык к таким визитам Урусова. Он считал его одним из немногих близких людей, которые почти не смущали его своим присутствием и менее всего чувствовали себя зажатыми при нем. Но нынче он ощутил к Мишеньке явственную жалость или даже неприязнь. Как он мог позволить себе подобную бестактность, как мог выскочить со своими подозрениями?

«А может, он и Богне об этом говорил? — вдруг испугался Борович. — Может, они разговаривали об этом… В таком случае, сегодняшний фокус Мишеньки имеет куда более глубокое значение».

Сперва он даже хотел разбудить Урусова и спросить об этом, категорически потребовать правды. Однако, подумав, решил, что эта идея не похожа на правду. Богна не имела ни малейших оснований говорить с Мишенькой или кем-то еще о том, что было лишь фантазией, о том, во что она и сама-то не верила, что ей и в голову не могло прийти.

— Что не является правдой, — прошептал он решительно.

Однако он чувствовал себя настолько возбужденным беспочвенными подозрениями Урусова, что не мог читать. Тихо встал, взял шляпу и вышел.

Был полдень. Как всегда в воскресный день, улицы были полны народа. Нагревался асфальт и стены домов, жара усиливалась. В Лазенках, куда он забрел после бездумных двухчасовых блужданий, царила приятная прохлада, однако и тут хватало публики. По преимуществу это были молодые парочки. Женщины в легких, почти прозрачных платьях, и мужчины в светлых нарядах. Смех, визг и обрывки разговоров сливались со звуками танго: в парковом кафе играл оркестр. Белые квадраты столов щетинились стаканами с лимонадом и напитками. Он тоже хотел присесть, но осмотревшись, так и не заметил свободного места.

Он сел неподалеку, на лавку. Рядом отчаянно флиртовала парочка. Дальше — вторая и третья. Он стал смотреть на проплывающую мимо толпу.

«Это странно, — решил Борович. — Нет никого в одиночестве».

И подумал еще: «Вот утонченный метод выявления в себе потаенных желаний: у других есть свои самки, а меня-де это задевает, бьет по нервам, привлекает мое внимание, — значит, у меня подсознательно растет тоска, а может, и желание одарить и себя таким же сублимированным чувством любви. Что за абсурд! И все-таки даже такой тонкий человек, как Мишенька, не в силах оперировать иными категориями: шаблоны, шаблоны и шаблоны.