Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

— Хватит, — одернул его Борович. — Главное, позаботься о том, чтобы сохранить хотя бы эту должность. Мой дядюшка — не самый приятный человек.

Они с Богной отправили его в Погорцы, дав массу полезных советов. Увы, те не слишком ему пригодились. Через четыре месяца Эварист вернулся мрачный и сердитый.

— Нет, мои дорогие, с таким безумцем невозможно работать, — говорил он. — Этот Погорецкий — хам, какого свет не видывал.

Он не хотел раскрывать никаких подробностей, но Борович догадался, что расставание Эвариста с дядюшкой произошло не без серьезного скандала.

И только через пару недель в письме насчет какого-то другого дела господин Погорецкий вспомнил, что, мол, «впервые дал должность городскому, но до смерти себе такого не прощу».

Эварист между тем утверждал, что прекрасно справлялся с мельницами, а поскольку господин Погорецкий, несмотря ни на что, дал ему довольно недурные рекомендации, Богне в конце концов удалось выбить для мужа должность на паровых мельницах «Товарищества Мазовия». Он получил там место кладовщика и четыреста злотых зарплаты. А поскольку двоюродный брат Богны, Эмиль Бжостовский с Подолья, имел мажоритарный пакет акций «Мазовии», Эвариста скоро повысили до руководителя отдела продаж.

Теперь он получал уже столько, что Богна могла отказаться от работы в «Союзе землячеств». Они переехали в служебную квартиру Эвариста в большом комплексе домов «Мазовии» на Праге [22] Снова имеется в виду район Варшавы. .

— Как с гуся вода, — говорил Борович, когда они задумывались с Богной о полезных изменениях в жизни и поведении Эвариста. — Удивительно, что он, кажется, совершенно не переживает — ни из-за несчастий, ни из-за удач.

— Вы ошибаетесь, — отвечала Богна. — Эварист очень болезненно ощущает, что люди все еще его сторонятся.

— Ха, этого уже никак не исправить.

И все же она была рада. В первые месяцы после катастрофы Богна ушла в абсолютное одиночество, но уже при рождении Дануси возобновила контакты с семьей. Отчасти в том была заслуга Боровича. Зная жуткие материальные условия, в каких все еще находились Малиновские, он умышленно зашел к Дине Карась, а уж та растормошила остальных. По крайней мере, Богне устроили роды в приличной клинике, как и опеку известных врачей. Богна, правда, не желала принимать помощь, но отношения возобновились.

Каждый свой визит к Сименецким, Карасям или Паенцким она скрывала от Эвариста, чтобы не обидеть его. Но там и вовсе не упоминали о его существовании.

Однако, когда Эварист сделался руководителем отдела продаж, он принялся заводить новые знакомства — совершенно неважнецкие. Богна с небывалым упорством этому воспротивилась и решила взамен возобновить его отношения с родней.

Борович снова удивился ее таланту объединять людей. Он ведь и сам помогал Богне — вопреки всем своим убеждениям — в этих маневрах. И может, не столько вопреки убеждениям, сколько наперекор своему чисто эмоциональному неприятию Эвариста. Если оценивать трезво, он не считал его человеком, которого необходимо раз и навсегда презирать. Напротив, насколько он был в силах и насколько мог решиться на усилие, охотно бы и сам подал руку всякому, кому довелось поскользнуться. Его этический релятивизм исключал окончательные приговоры. Но тут речь шла о невыносимом парадоксе того, что он оставил Эвариста с Богной. И Борович отдавал себе отчет, что, если Эварист снова будет принят обществом, это только усугубит парадокс.

Результатом многих усилий оказалось то, что Эвариста стали потихоньку, тут и там, принимать снова. Много помог в этом Урусов, который «принципиально» помогал Богне, полагая, что Малиновский серьезно пообтерся, отшлифовался, успокоился, и, стало быть, не следует терять его для человечества:

— Такой человек не имеет права пропасть, — настаивал он. — Это было бы отрицанием теории выживания тех, кто лучше прочих к выживанию приспособлен. А этого допустить нельзя. Ведь научные теории — единственная позитивная ценность, которая у нас есть. Было бы легкомысленно не сотрудничать с ними и оставлять их собственной судьбе.

Такие речи он провозглашал даже в присутствии Эвариста, который не мог раскусить их смысла и слушал с большим уважением. Но Борович под этой иронией прекрасно ощущал истинную подоплеку его помощи Малиновскому: уважение к Богне.

Еще раньше, в молочном магазине на Желязной, Мишенька мог просиживать часами. Казалось, его это по-настоящему развлекало, даже когда он помогал обслуживать кухарок и прочих баб, наливая молоко в кувшины, заворачивая масло или выдавая сдачу с очаровательной улыбкой и со старыми добрыми английскими манерами.

Слегка испуганные кухарки лишь таращили на него глаза, когда он грациозно подавал им десяток яиц в бумажном кульке и говорил:

— Thank you, lady [23] Благодарю вас, леди ( англ ). .

А Богна смеялась, и ей на самом деле становилось лучше в обществе Мишеньки.

— Знаете, господин Стефан, — сказала она как-то Боровичу, — Мишенька — воплощение абсолютной бескорыстности.

— То есть вы ему не платите за взвешивание творога? — спросил он с едва заметной злостью, несколько задетый ее растроганным тоном.

— Ни за что ему не плачу, — ответила она серьезно. — Он не желает ни улыбки, ни сочувствия, ни благодарности, ни даже… снисходительности.

Боровича несколько дней угнетала мысль об этом разговоре, и, как всегда в подобных случаях, он не навещал Богну. Как раз в тот период и завязался тягостный роман между ним и одной из сотрудниц конторы. Произошло это как-то случайно, необязательно и глупо. Он не мог читать, поскольку состояние нервов не позволяло сосредоточиться, а это, в свою очередь, еще больше расшатывало нервы. Потому он не видел смысла сразу идти к себе после работы, и однажды так сложилось, что он проводил домой госпожу Юрковскую, стенотипистку бюджетного отдела. Когда она предложила сходить в кино, он согласился, а после пошел к ней на чай. Она жила одна и была настроена довольно агрессивно.

Только этого — поскольку он ни ранее, ни после совсем ничего к ней не чувствовал — хватило ему для того, чтобы установить отношения, которые продолжались уже почти год. Они виделись раз в несколько дней, поскольку она, к счастью, не отличалась навязчивостью. Была она милой, симпатичной и, вероятно, неглупой, хотя Борович не настолько ею интересовался, чтобы более серьезно за ней понаблюдать. Собственно, они почти не интересовались друг другом. Их разговоры ограничивались банальностями.

И все же эти отношения мучили Боровича.

— Ты сегодня весь на нервах, — говорила она с заботливым равнодушием.

— Нет, тебе кажется, — морщился он в ответ, хотя с утра ожидал подобного вопроса, чтобы поговорить с ней искренне и сказать напрямую, что они, кажется, уже достаточно друг другу надоели.